Заговор красного бонапарта - [135]
В этот роковой момент советская Россия была так слаба, что даже легкий толчок мог ее повалить. Это было уже не раз в ее истории. В 1921-22 годах практика военного коммунизма и страшный голод едва не стали роковыми для СССР, ибо страна полыхала восстаниями. Но не нашлось внешней силы для толчка, а Америка, решив благородно помочь голодающему русскому народу, косвенно поддержала советскую власть. Потом наступила эпоха кровавой коллективизации и, — как следствие этого, — страшного голода 1932-33 годов, когда на одной Украине, раньше житнице Европы, умерло от голода более 5 миллионов человек. И опять никто не столкнул режима. Польша возилась со своими вечными внутренними трудностями, а Германия переживала внутренний кризис… И теперь тоже — Польше было не до России, а нацистская Германия злорадно ждала дальнейшего ослабления и разложения «русского медведя»… И Сталин в борьбе за свою личную власть опять сумел надежно укрепить пошатнувшийся красный трон горой человеческих черепов и обильно сцементировал его кровью тех русских людей, которые не хотели стать «советскими рабами». Не напрасно был он учеником Ленина, злого гения России, который с циничной откровенностью говорил:
На Россию, господа хорошие, нам наплевать с высокого дерева… Если только 10 % русского народа дотянут до мировой революции — мы будем удовлетворены.
И не напрасно над гробом Ленина Сталин произнес свою клятву — не жалеть жизней для достижения мировой коммунистической революции. Ни своей жизни, ни — особенно — жизней других. ЧТО кровавому грузину были Россия, русский народ, его страдания, стоны и кровь? Только «шуршание тараканов». Именно так он презрительно обозвал предсмертные стоны миллионов жертв принудительной коллективизации 1929-30 годов.
Смерть одного человека — трагедия. Смерть одного миллиона человек — статистика, — цинично говорил он.
Эпилог
Вера в Россию
В далеком Париже, в маленькой скромной комнатке, уткнув лицо в бессильно брошенные на стол руки, безутешно рыдала молодая женщина. Перед нею на столе лежали последние номера газет и короткая странная телеграмма, полученная только что от старого нотариуса. В телеграмме было лишь несколько слов — последний прощальный приказ Тухачевского, еще до своего ареста предусмотревшего трагическую возможность своего неуспеха.
«Учись, вырасти сына, вернись, отомсти. Миша».
Горечь и боль бушевали в душе Тани… Какое право имел Миша, ее Миша, умереть один? Почему отстранил он ее от борьбы и совместного риска?.. Правда, он все-таки вспомнил о ней, скромной студентке, и даже в лихорадке своего последнего боя, прислал последний привет-приказ, но… разве это для нее утешение?.. Боже мой, как холодно и пусто в мире! И путь на родину закрыт. Быть на чужбине одной с ноющим сердцем, без надежды, без тепла и приюта. Ожидая ребенка, который, еще не родившись, уже стал сиротой…
Тихие шаги старого доктора раздались сзади. Его большая рука мягко легла на опять в отчаянии упавшую на стол голову девушки.
— Ничего, ничего, дорогая Танюша. Это только теперь вам так больно… Но ведь наш маршал гордо погиб на посту, как солдат! Дай Бог всем солдатам такую красивую смерть. Он ведь не умер, он — убит. А это — совсем иное. В смерти в бою — смерти нет… И так уж устроено в Божьем мире, что человеческая кровь никогда даром не пропадает. Наш маршал, даже мертвым останется в памяти русских людей. Иногда мертвый лев сильнее живой собаки… Пусть гордость за вашего… за нашего, — поправился он, — маршала утишит вашу боль…
— «Гордо», «гордо»! — с отчаяньем воскликнула Таня. — Да ведь уже, вы понимаете, УЖЕ на его имя льют грязь. Посмотрите!
Она показала старику вечернюю газету. Там был текст телеграммы:
«„Станция Северный полюс“. С глубоким негодованием узнали мы о величайшем предательстве в нашей доблестной Красной армии, раскрытом героическими органами наркомвнудела. Всем сердцем приветствуем суровый приговор предателям, изменникам и шпионам нашей великой Родины. С самого северного пункта земли шлем, вместе со всем советским народом, проклятия презренным мерзавцам и подлым фашистским наемникам. Да здравствует гениальный вождь трудящихся всего мира товарищ Сталин.
Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров».
— Вот что ужасно! — опять воскликнула она. — До чего низость человеческая может дойти! А я… А все мы считали, что вот русские герои прорвались на Северный полюс… Невиданная победа русских богатырей… А они… эти русские богатыри… Вот они какие…
И опять упала русая головка на руки; опять рыдания зазвучали в комнате. Потом искаженное болью лицо поднялось и дрожащий голос произнес:
— Читайте вот:
«Свора бешеных собак, продавших себя немецким шпионам… Трижды презренные подонки общества… Фашистские людоеды… Кровавые изверги…»
Боже мой — убивай, но не бей по лицу… И даже могила его неизвестна, Миши моего. Русского маршала, русского героя…
Доктор давно знал, что убеждения и логика — не помощь в такую трудную минуту. Поэтому он только ласково гладил голову Тани, говорил ей какие-то простые утешительные слова и понемножку этот тихий голос, это мягкое участие начали пробиваться в ее онемевшее сознание. Но некоторые слова старика опять провели новую царапину по кровоточащему сердцу.
