Заговор генералов - [21]

Серго выпростал руку, повертел под носом у служки:

— Знаешь, как это называется?.. Передай своему хозяину, что я, фельдшер этого улуса Григорий Орджоникидзе, сударский! Так и передай!

«Сударский» в здешних краях бытовало как исковерканное от слова «государственный» и означало «государственный преступник». А следовательно — укоренившееся со времен декабристов, — уважительное определение такого человека, который слов на ветер не бросает.

Посыльный князька запахнул шубу и выскочил из юрты.

4

Князь Юсупов ни жив ни мертв укрылся во дворце великого князя Дмитрия Павловича. Остальные участники ночного предприятия разъехались по своим домам или уже исчезли из города.

Хотя пошли вторые сутки, но страх и жуткое ощущение пережитого не давали сна. «Что-то теперь будет?..» — обмирая, думал Юсупов.

Князь давно решил: гадина должна быть раздавлена! Он поставил на карту все — даже честь, связав имя Распутина с именем своей трепетно любимой жены. Иначе бы не удалось замышленное: Ирина, племянница царя, первая красавица Петрограда, — единственная приманка, на которую клюнул Старец. Мерзость! Подлость!.. Но Юсупов не мог придумать ничего другого.

Только пятеро были посвящены в замысел: он, Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин, Пуришкевич и доктор Лазовет. Неделю назад в строжайшей тайне они обсудили свой план. Самые решительные действия Юсупов взял на себя.

Распутин последнее время стал настойчиво просить Юсупова познакомить с женой. Ирина провела осень в родовом имении в Крыму, вот-вот должна была вернуться в Питер. Юсупов пообещал Распутину, что, как только жена приедет, он пригласит Старца в свой дворец на Мойке.

Перед тем князь специально перестроил подвал во дворце под гостиную. План был таков: Юсупов привозит мужика; наверху, у жены, оказываются гости; в ожидании их отъезда князь отводит Распутина в подвал, занимает беседой, предлагает выпить вина и отведать пирожных. Вино и пирожные будут отравлены. Затем труп Старца они вывезут на автомобиле Дмитрия Павловича из дворца и сбросят в заранее присмотренную прорубь на Малой Невке.

Юсупов тайно привез Старца на Мойку. Скормил ему в подвале все отравленные пирожные. Цианистый калий должен был немедленно убить его. Но мужик оказался жив!.. Пришлось стрелять. И в доме и во дворе.

На звонкие в морозной ночи выстрелы сбежались слуги. Объявился городовой. Счищали снег. Замывали пятна на коврах в подвале. Зачем-то опутывали неимоверно тяжелое тело веревками, но забыли привязать груз. Завертывали в шубу, засовывали в великокняжеский автомобиль…

Уже светало, когда неслись через весь город к Петровскому мосту. Кончили едва ли не в тот момент, когда покатилась по городу молва. Тайное стало явным.

Заговор слабонервных дилетантов. Мерзость… Как выпутываться из этой истории?.. Надо немедленно уезжать в Крым.

У входа в вокзал было до необычности много городовых и жандармов. Навстречу Юсупову выступил из вестибюля полицмейстер:

— Ваше сиятельство, волей государыни императрицы вам велено остаться в Петрограде. Под охраной.

5

Под военно-пошивочную мастерскую приспособили длинный коридор главного корпуса Бутырской тюрьмы. Вдоль всего коридора протянулись столы. На них кроили сукно и холсты, сметывали. В конце этого ряда были установлены швейные ножные машины Зингера. Получалось нечто вроде конвейера. Феликс сидел на высоком, грубо сколоченном табурете в конце шеренги за одной из машин.

Блестящее жало иглы без устали клевало серое занозистое сукно: воротник, борт, хлястик… воротник, борт, хлястик… Знали бы там, в окопах, чьими руками сработаны эти шинели, эти гимнастерки… Может, если бы знали, прибавило бы солдатам ярости. Против тех, кто бросил их в бессмысленную бойню.

Нет, смысл есть. Поймут, что больше такое существование невозможно… И оружие теперь в их руках. И воевать обучились. Чересчур жесток урок?.. История не сентиментальна. Как не случайность его аресты, его каторжные сроки, судьба, которую выбрал он сам, так же предопределен этот всемирный катаклизм. В ужасных муках рождается человек, чтобы, едва увидев мир, затрепетать от вожделения счастья… В смертных муках история родит то новое мирообразование, которое поможет миллионам утолить жажду…

Стрекочет машина. Разматывается с катушки нить.

Ему бы в такую вот гимнастерку, в такую шинель — и на фронт. С одним солдатом поговорить по душам, с другим, третьим. И покатилось бы, понеслось лавиной с горных круч… Он убежден: товарищи — там, работают… Смертельно опасная работа.

Ну и что с того? Выполняют свой долг. Потому что жизнь избрала их борцами.

Его дух поддерживает сознание, что хоть он и не там, но все равно вместе с ними. Придет час — он станет на место того, кто выбудет из строя. Как кто-то из товарищей потом заменит его.

Он понимал: те, кто избрал такой путь, долго жить не могут. И не только потому, что ломают их нечеловеческие условия: здесь в тюрьме, или на фронте военный трибунал, или вспорет такое вот сукно пуля. Не только поэтому. Главное — они живут в полную трату чувств и сил, не умеют отдавать делу, любви или ненависти лишь часть души. Только всю! Он знал, и в этом не было ни грана самолюбования, а лишь трезвая оценка: в его душе горит та искра, которая дает счастье даже на костре. Силы духа у него хватило бы и на тысячу лет. Но организм — сердце, легкие, нервы — работает на износ.