Загон предубойного содержания - [23]

— Слышал, изверг, что тебе животное говорит? — неожиданно вмешалась Вера, стоявшая за оградой, комкая в руках носовой платок. — А я тебе сколько раз то же самое говорила? Сто раз тебя просила: поменяй ты эту проклятую работу, а ты — ни в какую!

— Замолчь, дура!!! — прорычал Лёха. — Не перебивай! — и обернувшись к винторогому философу сказал тихо и зловеще — Ну, продолжай…

— В общем, продолжать-то, собственно, и нечего. Вы уже и так всё поняли. Вы, прямоходящие, должны были стать гордостью Создателя, а вместо этого стали его позором. Он дал вам множество возможностей, которые не могут быть использованны одновременно, и дал вам свободу выбора, чтобы вы могли выбрать наилучшее из возможного и быть счастливы. Но вы лишили друг друга этой свободы и не нашли своего настоящего места в мире. Вы до сих пор затеряны в неизвестности и мечетесь всю жизнь, пытаясь найти себя, и не зная при этом, что искать. Вы потеряли связь с Создателем, которого вы назвали Богом, и в доброте которого вы сомневаетесь. И вы думаете, что принеся меня в жертву вашему Богу — недоброму Богу, в которого вы к тому же и не верите, вы умилостивите его, и он даст вам хотя бы частицу той благодати, которая дана от рождения таким как я.

— Всё?!! — Лёха с силой вонзил нож в землю. Лицо его было страшно, а его крупное волчье тело сотрясалось как в лихорадке.

— Всё. Наша с вами коррида окончена. И я победил, хоть я и не каталонский бык.

— Победил, говоришь? — обнажил закольщик клыки в жуткой волчьей ухмылке.

Винторогий козёл в ответ молча поклонился всё тем же гордым и изящным поклоном, уже виденным ранее. Он не успел выпрямиться. Лёха молниеносным движением выдернул из земли мясницкий нож и с хаканьем резанул его снизу по шее. Цунареф высоко взвился в воздух последним предсмертным прыжком, упал на бок и забился. Из его шеи толчками выплёскивалась алая и струёй вытекала тёмная кровь, марая белоснежную шерсть и впитываясь в солому.

В момент удара Вера пронзительно вскрикнула, словно мясницкий нож вонзился и в её тело, в один миг перескочила через забор, порвав своё выходное платье, подбежала к смертельно раненному животному и обхватила его шею руками:

— Козлик!!! Не умирай!!! Пожалуйста, не умирай!!!…

Винторогий патриарх тяжко захрипел, подрожав боками, и испустил дух. Лёха уронил нож на солому, грязно выругался, и ударом ноги отшвырнул женщину от трупа. Вера схватила с земли нож, поднялась с пепельным лицом и отчаянно взвизгнула:

— Душегуб! Убить тебя мало!!! — и замахнулась ножом.

— Ну давай, режь! — ухмыльнулся Лёха, заложив руки за спину. — Кишка у тебя тонка.

— Сдохни, тварь! — ненавидяще простонала Вера и, зажмурившись, изо всей силы ударила мужа ножом. Удар был так силён, что нож вошёл в грудную клетку по самую рукоять. Митяй всё ещё стоял, выпучив глаза от изумления, а закольщик Лёха сделал два шага с пузырящейся на губах пенистой кровью и рухнул на окровавленный труп своей жертвы. Коррида удалась на славу.

***

Тот, кто некогда звался Алимбек Азизович Искаков, доктор философии, неожиданно понял, что его только что убили во второй раз, оборвав его парнокопытную жизнь, и что он, тем не менее, мыслит, а следовательно существует наперекор всему. Он открыл глаза и увидел, что парит высоко в воздухе, почти наравне с Солнцем. Обратив взгляд на землю, он увидел далеко внизу вереницу микроскопических машинок-муравьёв, едва заметно ползущих по тонюсенькой ниточке дороги. Ниточка обрывалась у небольшой серой заплатки в зелёном крапчатом море, пересечённом серебряными жилками рек, ртутно-тёмными зеркалами озёр, паутинными трещинками оврагов, и испятнённом множеством других разноцветных заплаток. Он знал, что привезли эти машины, куда, и зачем, но решил об этом не думать. Он взмахнул орлиными крыльями, и его мощный клюв, предназначенный для того чтобы разрывать живое блеющее мясо, издал орлиный клёкот. Развернувшись по Солнцу на юг, он полетел вдаль, к невидимым ещё меловым горам Кавказа, и скоро затерялся за размытым воздушными струями, по-космически изогнутым краем горизонта.

Один философ по имени Фрихдрих Энгельс как-то заметил, что глаз орла видит вещи значительно лучше чем глаз человека, но глаз человека видит в вещах гораздо больше чем глаз орла. Но ни один философ в мире не сказал ещё, что же на самом деле должен, а чего не должен видеть совершенный взгляд души, чтобы не сомневаться ни в Мироздании, ни в Создателе, ни в основах бытия, ни в собственном предназначении. И трагедия заключается в том, что на это главнейшее откровение уже почти не осталось времени. Скоро, совсем уже скоро выкатится из-за горизонта не ласковое Солнце, а косматое рычащее Ярило, испепеляя всё живое и неживое. Поднимется на востоке необъятная громада нового дня, постоит, вздыбившись, как циклопическая волна над обречённым берегом, призывно и грозно, и обрушится смертной тяжестью на маленькую голубую планету. А за ним придёт ещё день, и ещё, и ещё — пока все оставшиеся дни не сольются воедино в ослепительный огненный смерч, в котором навсегда породнятся между собой ранее несоединимые Жизнь и Смерть — но как это произойдёт, и что из этого воспоследует, об этом никому из нас, смертных, знать не дано.