Загадка мадам Лю - [19]

— Я понимаю, о чем вы думаете, — послышался вдали ее голос.

Мимо меня мелькнула тень. Я слышал, как щелкнул замок. И выбежал в коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене. Вверху горела лампочка. С ужасом я подумал, что надо идти за ключом, мой остался в запертом номере. Там меня увидит директорша… О чем я должен с ней поговорить? Не помню!

— Не ходите со мной. Я раздумала! — Опять вдали послышался голос.

Я знал по статистике: продолжается рост преступности; личному составу внутренних дел все труднее справляться с нарастающим валом преступлений; нагрузка на одного сотрудника уголовного розыска по зарегистрированным преступлениям возросла почти на четверть — с семнадцати до двадцати одного оперативно-розыскного дела… И т. д. и т. д. Боже, милый Добрюк! Да тут не надо и показывать таких подонков, чтобы понять весь ужас сегодняшней жизни. Стоит лишь поглядеть вокруг!

Я тарабанил на машинке об убийстве Ирины, прикатив в свой город. Я позабыл о предупреждении Лю не писать. «Это не ваше дело! Есть другие, которые будут чистить конюшни!» В конце концов, а что я буду делать, если перестану писать? Это же своего рода наркотик — выворачивать пласты уголовной хроники, а?

Мне казалось, что материал об убийстве Ирины выглядит и серьезнее и в чем-то убедительнее, если хотите — поучительнее, хотя все во мне протестовало. Я ведь решил окончательно, что не стану писать больше об убийстве Светланы, не стану восстанавливать испорченную, наверное, Лю рукопись. Зачем? Пока восстановишь… Да лучше потом, после этой повести, написать заново что-то. Или вообще не писать!

Так я и повторял: «Кому это нужно! Кому это нужно!» И строчил, подыскивая слова и о Ледике, и его жене, убитой так жестоко, и о «воре в законе», и о всех ребятах-оперативниках. Звонок уже надрывался. И в первые секунды, еще в общем-то толком не разобравшись, я не мог понять, что хочет этот человек от меня лично. Наконец, он объяснил. Он хочет, чтобы я обязательно описал эту историю о его трагически погибшей супруге (слово «трагически» он подчеркивает). Оказывается — муж так трактует смерть ушедшей из жизни Светланы. Он так хочет…

— Зачем это вам? — закричал я, хотя слышимость была отличной.

— Зачем? — ответил он, тоже криком. — А не знаю!.. Может, хотя бы напомнить, что она жила… Вы знаете, — продолжал он кричать, — мы жили все-таки хорошо… — Вдруг глухие стоны донеслись до меня. — Зачем, а? Зачем?! Зачем мы все это затеяли? Да лучше бы я получал аспирантские крохи! Я не хочу, вы слышите?.. Не хочу так больше жить! Вы и напишите… Не хочу!

— Успокойтесь! — стал я упрашивать его. — Уже ничего не вернешь!

— Это неправда! Не затопчет никто, что у меня было с моей любимой… Нет, не смейте писать о ней плохо! Жила материально со мной плохо. Это верно. Все жили так! Лишь кучка сволочей жила хорошо. Они кормили нас бумажными лозунгами… Но мы жили лучше их. И если она била по мордасам насильника… Это — хорошо! Она осталась чистой… Понимаете, чистой! Не копайтесь в грязном белье! Я в случае чего найду вас на краю земли…

— Дочь с вами? — крикнул опять я.

— Нет, она у ее родителей.

— Зачем вы уехали так далеко от дочери?

— Светины родители — замечательные люди. У них ей хорошо… Вы, что же, видели девочку?

Из всего, что я видел там, — его девочка меня более всего потрясла. Лицо у нее было непрощающее, глаза колючие, злые, совсем взрослые, когда она узнала чужого дядю и показала на него:

— Это он увез маму!..

Я и читал потом эту стостраничную писанину глазами этой девочки. Зачем пишу? Для кого пишу? Нет, я не хотел отчитываться перед отцом этой девочки. Отец многое не знает. Его красивая жена была не прочь погулять с чужими мужчинами, закрыв свою девочку на ключ. «Так делают все»… Кто мы? Куда идем? На что надеемся? Если наши жены теперь открыто гуляют с чужими мужьями, уезжая от нас. Но кто — не «мужья»? Мы, мы? Все мы? И все мы лжем друг другу?

Я опять ухватился за стостраничную рукопись — нужна! Я выбрасывал из рукописи все лишнее, выбрасывал эту дешевую мораль — вон, вон! Тысячи, пять тысяч, миллион людских потрясений, и все идет всякий раз не так, как было. Но идет хуже, чем всегда. Общество становится страшным.

Вместе с тем я потихонечку стал писать о Ледике, его убитой жене. Я видел глаза Ледика, этого растерянного, совсем не похожего теперь на себя — человека, которым был когда-то. Глаза эти были такие просящие, такие безысходные, что я стал понимать: кто-то ведь обязан подать таким людям милостыню! Вдруг он действительно не убивал? Вдруг все это наговоры? Кому он помешал? Жил, работал, учился, служил… И теперь — конец? Он говорит: что вы, зачем я бы ее убивал? Ему Васильев в ответ: «Не говори не убивал. Кивни, и я пойму…» Не кивает!

По ночам я уже страстно работал с новой рукописью. Старая путем загадочного вмешательства Лю была в дырах, пустотах. Как необетованная земля. И Ледик исправно ложился на новые чистые листы, и теперь был у меня другим — порой беззащитным и неприятным. Господи, что делают с людьми случай и обстоятельства!