Загадка Иисуса - [24]
Наконец, возвратившись в Коринф, около 54–55 г.г., он обратился с тщательно изготовленным образцом своего благовестил к римлянам, которые, не зная его еще, уже его видели.
Послания Павла являются первыми памятниками христианства. От их рассмотрения зависит ответ на вопрос: является ли Иисус обожествленным иудейским мятежником малого калибра? Имеет ли христианская мистерия своим источником какую-то определенную сумму фактов?
В обращении послания к фессалоникийцам произнесено имя Иисуса, при чем стоит оно на-ряду с именем бога:
«Павел и Силуан и Тимофей церкви фессалоникской в боге-отце и господе Иисусе христе».
На мистическом языке Павла «быть во Иисусе» или «во Христе» или в господе означает практически то же самое, что быть в боге. Фессалоникийцы суть «в боге Иисусе». Филиппийцы «суть в Иисусе»[136]. Смысл здесь один и тот же. Иисус является наиболее точным проявлением бога.
Это тесное родство между богом и Иисусом обнаруживается несколько дальше курьезным грамматическим оборотом:
«Сам же он, бог и отец наш и господь наш Иисус Христос да управит путь наш к вам»[137].
Местоимение «он» и глагол «управить» поставлены в единственном числе, хотя они относятся одновременно к богу и Иисусу. Синтаксис выдает здесь подоплеку мысли. Да, конечно, Иисус отличен от бога: здесь совершенно необходимо различение. Но если говорить быстро и без передышки, то Иисус оказывается самим богом. Иисус и бог не образуют множественного числа.
Не подлежащая произнесению тетраграмма у 70 толковников, переводится обыкновенно — «господь» (кириос). Павел, не рискуя впасть в кощунство, называет Иисуса господом. Он открывает свою греческую библию, читает там какой-нибудь текст, где говорится о Ягве, и считает совершенно естественным приложение его к Иисусу.
Мы очень скоро наталкиваемся на пример подобного рода. Захария (XIV, 5) предсказывает: «И придет господь бог мой и все святые с ним». Павел возвещает фессалоникийцам «пришествие нашего господа Иисуса со всеми его святыми»[138]. Захария говорит — Ягве, Павел говорит — Иисус и считает это тождественным.
Вот чему учит нас относительно Иисуса самый древний документ, где нам говорится о нем. Мы оказываемся на бесконечной дистанции от Иисуса Луази.
В других своих посланиях Павел на тот же манер, приспособляет писание. Он читает у Иоиля «Всякий, кто призовет имя господне, спасется». У Иоиля речь идет о Ягве. В цитате у Павла речь идет об Иисусе[139].
Он открывает Исаию (45, 23):
«Я бог… предо мною преклонится всякое колено, и мною будет клясться всякий язык». Он переводит: «Дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что господь Иисус Христос»[140].
Кто же такой Иисус, что перед ним преклоняются все колена, как пред Ягве? Колоссянам Павел говорит: Иисус есть «образ бога невидимого, рожденный прежде всякой твари, ибо им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое»[141].
Нам не приходится здесь излагать богословия Павла. Того немногого, что мы знаем, достаточно. О полной очевидностью ясно, что Иисус является видимой эманацией Ягве. Он есть «сын» бога в том смысле, в каком можно было бы сказать — видимый блеск солнца есть «сын» трансцендентного солнца, недоступного для чувств. Каждый раз, когда бог проявляет себя видимо, как в течение шести дней творения, это проявление совершается именно Иисусом.
Если вернуться теперь к галилейскому крестьянину, к иерусалимскому мятежнику, то как не поразиться тому огромному этапу, который должен был бы быть пройденным, до посланий Павла для того, чтобы этот крестьянин и мало известный мятежник был претворен в, божество? Мы всюду натыкаемся на совершенно невероятные вещи.
Конечно, бывали случаи, когда люди обоготворялись. Когда Павел был в Эфесе, туда явился «великий бог» — бедный Клавдий, который заботами и стараниями Агриппины был превращен в бога для послушных провинций, к изумлению Сенеки и тех, кто знали его вблизи. Клавдий был таким же божественным, какими были преемники Александра и сам Александр в подражание персидским царям и фараонам. Он был новейшим наследником первобытных царей, жрецов и богов.
Божественные люди циркулировали по Азии иногда с большим ущербом для карманов. Для добрых душ Аполлоний Тианский был богом, каким должен был быть позже Александр из Абонотиха, который заставил говорить змею[142], Арестей из Проконнеза, который исчезал на глазах и показывался одновременно в нескольких местах, Гермотим из Клазомены, душа которого улетела из тела, Клеомен из Астипалеи, который, забравшись в ящик или сундук, исчезал[143]. В некоторых районах империи обожествление частного человека было вполне допустимой вещью.
Но у одного народа, по крайней мере, подобная вещь была совершенно невозможна, а именно у иудеев. Они поклонялись Ягве, единственному богу, богу трансцендентному (потустороннему), невыразимому, изображения которого нельзя было рисовать, имени которого нельзя было произносить, который был отделен «пропастями пропастей» от всякой твари. Ассоциировать с Ягве человека, кто бы он ни был, было кощунством, величайшим святотатством. Иудеи почитали императора, но они готовы были скорее идти на смерть, чем хотя бы заикнуться о том, что император был богом. Они так же пошли бы на смерть, если бы пришлось назвать богом самого Моисея.