Загадка Иисуса - [23]

Никак нельзя сказать, чтобы оно было основано на текстах. Евангельские тексты не представляются историческим источником. Если бы евангелия претендовали на роль исторических документов, то они должны были бы быть отвергнуты. Образ Иисуса, набросанный по образу Февды и египтянина, не вытекает прямо из них. Он, вернее, им навязывается. Именно потому, что образ Иисуса существует уже в сознании исследователей, именно поэтому они там и сям подбирают себе те или иные тексты и преувеличивают их ценность, тогда как при непредубежденном подходе их пришлось бы истолковывать также, как и прочие тексты, от которых они не отличаются ничем по своей природе.

В свете законченного анализа исторический Иисус оказывается извлеченным при помощи индукции. Он плохо или, вернее, совершенно неразличим в том густом тумане, в котором он теряется. Он находится на грани видимости, или, вернее, по ту сторону видимости. Однако, его предполагают, его угадывают, где-то в недрах сумрака. Его декретируют, его постулируют, как нечто необходимое, ибо необходимо же, чтобы существовал какой-то толчок для христианского движения.

Что с того, что он вне поля зрения? Он мог оставить очень мало следов. Ницше же сказал про неге: «Основатель религии может быть незначительной личностью. Спичкой in больше ничего». Луази подхватывает эти слова и замечает, говоря о гнусных «мифологах»: «У нас есть более важные дела, чем опровергание мифологов. Если они сделаются слишком навязчивыми, мы у них просто опросим: где спичка?»[128].

Это последний вопрос. Надо посмотреть, удовлетворительно ли объясняет набросанный пунктиром исторический Иисус наиболее древние тексты, облегчает ли он или затрудняет понимание великого христианского пожара.

VI. Павел

Первыми свидетелями христианства являются послания Павла. Они сразу резко выделяются из всех христианских памятников, отделенные от других значительным промежутком времени. Евангелия моложе их лет на 20, на 30, на 50. Они являются наиболее далеко выдающимся мысом, где мы можем обосноваться для того, чтобы попытаться прощупать радужный туман, скрывающий первые времена веры.

В 51–52 годах, когда Клавдий был императором в 26-ой раз, перед тем, как сделаться через три года позже, после смерти, «величайшим из богов»[129], брат Сенеки, Юний Анней Галлион, был годовым проконсулом Ахайи[130]. Его колониальная резиденция, гордость Юлиев, колония Лаус-Юлия-Коринф, была новым городом, построенным на обломках знаменитого Коринфа и служила торжищем, пришедшим на смену Делосу, для больших меновых оборотов между Востоком и Западом.

Столь оживленный рынок нуждался наряду со складами во многих легких постройках, в переносных бараках, которые быстро строились левантинцами или евреями. Среди этих последних находилась пара, состоявшая из Аквилы и Присциллы, изгнанная из Рима в результате беспорядков, связанных с «Хрестом». Аквила и, в особенности, Присцилла были ревнителями нового пути, т.-е. нового учения уже явившегося мессии. Они приютили у себя киликийского иудея, великого пропагандиста этого же учения, который недавно был изгнан из Македонии подобно тому, как они были изгнаны из Рима. У них же он нашел работу[131].

Иудей этот, Саул-Павел, т. е. Саул маленький, был ужасным маленьким человечком, сгустком пламени в хилом теле, робким смельчаком, гордым злюкой, неутомимым калекой, мозгляком, исполненным божественной силы, босяком, которому суждено было покорить мир. Сатана мучил его и искушал, Иисус подкреплял его. Он был больше приспособлен к тому, чтобы поражать, волновать и воспламенять аудиторию, чем к тому, чтобы делать палатки или сооружать навесы.

По истечении некоторого времени к нему присоединились два других христианина Сильван (Силуан) и Тимофей. Они принесли с собой новости о фессалоникийской общине, основанной Павлом и ими во время опасного путешествия, совершенного за счет общины в Филиппах, к которой принадлежала щедрая и ревностная торговка багряницей[132]. Они принесли с собой так же денег из доброй Македонии[133].

Павел смог на некоторое время расстаться с молотом и веревками и «повиноваться побуждению духа»[134]. Полный благородной радости, счастливый, особенно, тем, что не зря пришлось им перенести нужду и опасности, он обратился «в духе» к фессалоникийцам, которые верили в бога и мессию. Он написал для нит послание, которое, как и другие его послания, было пастырским излиянием, нарочито составленной и ритмованной инструкцией, написанной так, как если бы он, непосредственно находясь пред ними, произносил ее.

Это послание, которое Павел продиктовал, мерно читая по библейской манере с легким припевом, до нас дошло. Оно несколько старше того года, когда Галлион сделался проконсулом Ахайи (51–52). Это наиболее древний документ, где фигурируют имя Иисуса.

Покинув Коринф, Павел отправил несколько посланий такого же рода к святым этого города, среди которых его влияние оспаривалось другими пропагандистами. Из Азии он писал также своим любезным филиппийцам[135], колоссянам, которых он не знал, и галатам, которые угрожали отколоться от него.