Загадка Иисуса - [22]
Луази считает рассказ о страстях в большой его части мифологическим.
«Евангелия не рассказывают о смерти Иисуса… они выражают и излагают миф о спасении, осуществленном смертью Иисуса, увековеченный некоторым образом в христианском таинстве причастия, интенсивно переживаемый ежегодно во время пасхального праздника. Никакого сомнения нет в том, что христианский миф родственен другим мифам о спасении. Не случайным является то обстоятельство, что воскресение христа на третий день после его смерти совпадает с ритуалом праздников Адониса. Анекдот о Варавве, о погребении Иосифом Аримафейским, обнаружение пустого гроба, все это апологетические измышления. Деталь о двух разбойниках, распятых с Иисусом, тоже могла принадлежать к этой категории. Решительно ничего не говорит против того, что измышление этих деталей могло быть облегчено или внушено тем или иным путем окружающими мифологиями»[123].
Но голый факт распятия Иисуса по приговору Понтия Пилата, этот факт остается для Луази непоколебимым. Несмотря на ХХI-ый псалом, который влагается в самые уста Иисуса на кресте и который дает мистическому воображению достаточно материала для рассказа о распятии, несмотря на совершенно отчетливое заявление Павла, что Иисус был распят небесными властями (Пилат, во всяком Случае, не принадлежит к этой категории), Луази продолжает считать бесспорным распятие Иисуса по приговору Пилата.
Твердо уверенный в этом историческом факте, он не боится обрезать ясной сталью своей критики почти все остальное.
Я воображаю себе дровосека, сидящего верхом на толстой ветке и рубящего ее со стороны ствола. При каждом новом ударе, при каждой новой отлетающей щепке ему кричат: берегись, ветвь сломается и ты упадешь! Он отвечает с очень тонкой улыбкой: не бойтесь, сколько бы ни осталось от этой ветки, я смогу на ней удержаться.
Сидя верхом на приговоре Пилата, вынесенном за мессианистическую агитацию, Луази спасает в евангелиях исключительно то, что может быть увязано с деятельностью и учением мессианического агитатора. Именно этот критерий и служит ему для установления того, что производит «впечатление древности и реальности». Все остальное отбрасывается. Он извлекает, таким образом, из евангельских текстов очень тоненького, очень жидкого Иисуса, который, однако, держится, который понятен, свободен от внутренних противоречий и исторически возможен.
Если попытаться вставить Иисуса Луази в рамки положительной истории, то получается приблизительно следующее:
В течение тяжелого периода, который тянулся со времени низложения Архелая до иудейского восстания (6—66 г.г.), в Иудее происходили небольшие преждевременные восстания, бывшие предвестниками бури. В иудейском воображении изгнание римлян было связано с концом света, т. е. с пришествием бога и его мессии. Флавий Иосиф сообщает нам о, трех агитаторах, выступления которых носили более или менее мессианический характер.
В 6-ом году нашей эры Иуда Галилеянин попытался воспротивиться переписи, объявленной легатом Сулышцием Квиринием и организовал шайку зелотов, которые не признавали другого господина, кроме бога[124].
Около 44–46 г.г. пророк Февда во главе народной толпы направился к Иордану и Иерусалиму, заявляя, что по его велению воды Иордана потекут в другую сторону. Прокуратор Куспий Фад приказал своей коннице рассеять толпу. Голова пророка была принесена в Иерусалим[125].
Около 52–58 г.г. один египетский иудей повел толпу в Елеонской горе, обещая, что стены Иерусалима упадут по его приказанию. Прокуратор Феликс выступил со своим гарнизоном—400 фанатиков были убиты, 200 взяты в плен, а сам египтянин исчез[126].
К этим трем следует присоединить четвертого, опущенного Иосифом, установленного Луази. Около 26—З6 г.г., один галилейский крестьянин, сельский ремесленник, по имени Иисус, «начал возвещать пришествие бога. Через некоторое, довольно короткое время своей проповеди в Галилее, где он набрал лишь нескольких сторонников, он явился в Иерусалим на праздник пасхи и достиг лишь того, что прокуратор Понтий Пилат приговорил его к казни на кресте, как народного возмутителя»[127].
Вот все, что о нем известно. Все остальное придумано пламенной верой его учеников.
Этот Иисус имеет по сравнению с Иисусом Ренана то большое преимущество, что он не является произвольно изображенной личностью, своего рода фигурой Ари Шеффера, витающей где-то вне времени и пространства. Он подлинный иудей своей эпохи. Он» действительно, правдоподобен в полном смысле слова. Он' входит в ряд достаточно известных плохо кончивших агитаторов. Его скромная и мало выдающаяся попытка освещает, наряду с другими, более впечатляющими попытками мятежа, происхождение великого восстания. Он принадлежит к категории наивных, увлеченных химерами иудеев. Он присоединяет свое имя к длинному мартирологу своего народа.
Если присмотреться к существу вещей, то становится ясно, что этот Иисус просто правдоподобен. Это много. Если бы Иисус существовал, то именно так его можно было бы представлять себе исторически. Но это не все. На чем покоится, в конечном счете, его реальное существование?