Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать - [45]

:

«Многое изменилось после этого [ракетного] кризиса: была установлена прямая линия связи между Москвой и Вашингтоном, были запрещены ядерные испытания (за исключением подземных), закончилась конфронтация по вопросу Берлина.

И все же многое президенту Кеннеди и моему отцу не удалось завершить. Я убежден, что, если бы история дала им еще лет шесть, к концу 1960-х гг. они свернули бы холодную войну. Я говорю это не голословно, так как в 1963 г. отец сделал официальное заявление на заседании Совета обороны СССР о том, что собирается провести резкое сокращение советских вооруженных сил с 2,5 миллиона человек до полумиллиона и прекратить производство танков и других наступательных вооружений.

Он считал, что при наличии 200–300 межконтинентальных ядерных ракет нападение на Советский Союз невозможно, а высвободившиеся в результате сокращения армии средства будет лучше использовать в сельском хозяйстве и жилищном строительстве.

Но судьба распорядилась иначе, и окно возможностей, едва начавшее открываться, захлопнулось. В 1963 г. президент Кеннеди был убит, а через год, в октябре 1964 г., мой отец был лишен полномочий. Холодная война растянулась еще на четверть века…»{227}

Кеннеди, наконец, получил поддержку договора о запрещении испытаний от Объединенного комитета начальников штабов, хотя глава ВВС Лемей сказал, что он выступил бы против, если бы договор не был уже подписан{228}. Командующий стратегическими ВВС Томас Пауэр осудил договор{229}. Были и другие военачальники, выступавшие против запрещения испытаний. Адмирал Льюис Страусс сказал: «Я не уверен, что снижение напряженности непременно хорошее явление». Адмирал Артур Рэдфорд, бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов, заявил: «Я присоединяюсь ко многим моим бывшим коллегам в выражении глубокой тревоги по поводу нашей будущей безопасности… Решение Сената Соединенных Штатов в связи с этим договором изменит ход мировой истории»{230}.

Гражданский комитет продолжил свою кампанию в поддержку запрещения испытаний. В сентябре опросы общественного мнения показали большие перемены – 80 % высказывались за принятие договора. Сенатское голосование по ратификации было проведено 24 сентября 1963 г. Сенат одобрил договор о запрещении испытаний при 80 «за» и 19 «против», что на 14 голосов больше, чем необходимые для ратификации две трети. Соренсен отметил, что никакое иное достижение в Белом доме не доставило президенту большего удовлетворения{231}.

Перед тем как начать масштабную кампанию по ратификации договора о запрещении испытаний, Кеннеди сказал своим сотрудникам, что этот договор является самым серьезным вопросом в Конгрессе, с каким он когда-либо сталкивался. И он, сказал президент, был намерен победить, даже если бы это стоило ему победы в выборах 1964 г.{232} Он победил. Но не это ли убило его?

Глава вторая

Кеннеди, Кастро и ЦРУ

В своем последнем письме о холодной войне, написанном в октябре 1962 г. раввину Эверетту Гендлеру, Томас Мертон искал возможные пути ухода от политики ведения холодной войны, которая в конечном итоге неизбежно должна была привести к ядерному конфликту. В тот месяц, когда разразился Карибский кризис, Мертон был настроен крайне пессимистично, но при этом, однако, выражал надежду на то, что политика войны не может подавить иные начинания. Несмотря на искреннюю поддержку стремления сторонников мира распространить идеи, противоречащие официальной пропаганде, он говорил: «Меня в то же время впечатляет, что все происходящее в некотором смысле символично. Слава Богу, эти события можно назвать хотя бы символами, к тому же весьма значимыми. Однако как же найти те самые эффективные средства для реальной политики? Как только становишься частью политического механизма, ты немедленно вовлекаешься в череду этих бессмысленных движений, и мощный поток уносит тебя, как и все остальное, в неизвестном направлении».

Тем не менее с неугасающей верой в силу правды, подобное вере, которая была у Махатмы Ганди, Мертон продолжал надеяться: «Каждая наша попытка раскрыть новые горизонты, каждое усилие, направленное на принятие нового понимания истины, или даже малой ее части, бесценны, поскольку прокладывают для нас дорогу к свету, который мы пока не видим»{233}.

Когда Мертон писал эти строки, ничто так не противоречило мощному напору американской политики холодной войны, готовой смести любого на своем пути, как начало диалога с Фиделем Кастро. Идеология антикоммунизма стала своего рода догмой, поэтому даже мысли о таком диалоге были недопустимы. С точки зрения американцев недопустимой была не вероятность развязывания ядерной войны, а сам факт диалога с коммунистическим дьяволом, который управлял островным государством в полутора сотнях километров от Флориды, и который, по сути, был ключевым фактом предотвращения ядерной катастрофы. Здесь можно упомянуть о нежелании Эворы Арки де Сардиния, адресата писем Мертона из Майами, а также ее эмигрантского окружения, выплачивать выкуп Кастро даже для того, чтобы освободить своих родственников, попавших в плен в заливе Свиней. Для эмигрантского сообщества в Майами, выступавшего против Кастро, подобные действия означали бы компромисс с сатанинским воплощением зла, коим они считали коммунизм, что шло вразрез с их убеждениями, моралью и верой. На уровне национальной политики изоляция усиливала эффект американской идеологии холодной войны. Недопустимо было вести диалог с дьяволом из Гаваны, не утрачивая при этом принадлежности к пантеону вашингтонских «небожителей».