Зачем мы стареем. Наука о долголетии: как продлить молодость - [64]

Кэрол Прескотт из Университета Южной Калифорнии, одна из 70 ученых, принимавших участие в этой программе, прокомментировала: «Итоги этих исследований подтверждают, что снижения памяти сложнее, чем мы думали. А также заставляют задаться вопросом, сколько других исследований отнесли на счет ApoE е4 эффекты ТОММ40 или сочетания ТОММ40 и ApoE е4».

Как бы то ни было, ApoE и ТОММ40 лишь два из все большего числа генов, которые ученые связывают с риском деменции. Для одной болезни Альцгеймера таких уже 25–30. Развитие технологий делает их поиск все проще. Сегодня сотни индивидуальных геномов можно секвенировать и сравнить за несколько месяцев. Лаборатория Харди в Лондоне – одна из множества лабораторий по всему миру, посвященных выявлению всей полноты генетических факторов деменции. И пока Харди с коллегами-генетиками идентифицирует опасные гены, другие пытаются понять, как они работают. В ход идут модельные организмы всех масштабов, от отдельных нейронов до плодовых мушек, а совсем недавно начали выращивать и мини-мозги – комки мозговой ткани, созданные из перепрограммированных клеток кожи.

Как говорит Харди, пока что большинство генов, связанных со спорадической болезнью Альцгеймера, – это гены-чистильщики. «Они напрямую участвуют в активации клеток микроглии – маленьких клеток в мозге, которые убирают мусор, все ущербные нейроны». Некоторые мутации мешают работе этих генов, и тогда, по словам Харди, «у людей с такими вариантами генов мусор не убирается так эффективно, как должен бы».

Но насколько опасны эти теоретически вредные гены для каждого из нас? Стоит ли волноваться, если после анализа ДНК (который люди, похоже, делают все чаще) мы узнаем, что являемся носителями одного или нескольких таких вариантов? Эффект каждого из них в отдельности ничтожен, убеждает Харди. Даже плохой ген номер один, ApoE е4, гораздо менее страшен, чем три гена, вызывающие наследственную разновидность болезни Альцгеймера. Харди так расставляет акценты: «С аллелью ApoE е4 ваши шансы заболеть втрое выше обычного. С мутацией амилоида вы заболеете точно. Но все равно большинство тех, кто болеет, может винить прежде всего ApoE, потому что у 15 % населения встречается аллель е4. А те мутации АРР днем с огнем не найти».

Ряд ученых из американских университетов вместе с коллегами в Швеции пожелали дать более точную количественную оценку риска наследования спорадической формы болезни Альцгеймера. Этим проектом руководила профессор Маргарет Гатц из Университета Южной Калифорнии. Исследователи прибегли к классическому способу отделить константы наследственности от жизненных переменных – взяли близнецов. В близнецовых исследованиях сравнивают данные людей, у которых ДНК совпадает на 100 %, как у однояйцевых близнецов, или на 50 %, как у разнояйцевых. Затем можно вывести статистику, как часто второй близнец заболевает, если заболел первый.

Для болезни Альцгеймера ученые обратились к Шведскому реестру близнецов – громадной базе данных, собиравшейся многие годы, где приводится также подробная информация о факторах среды, общих и разных для членов пар близнецов. Было выбрано почти 12 000 пар старше 65 лет. Результаты исследования появились в 2006 году. Среди участников гены на 58–79 % обусловливали развитие болезни Альцгеймера, для мужчин и женщин одинаково. Также выяснилось, что гены имеют значение для возраста, когда деменция проявит себя: если болели оба близнеца, то заболевали они, как правило, примерно в одно время.

Надо сказать, что шведское исследование близнецов – не последнее слово в вопросе наследуемости болезни Альцгеймера. Другие работы ученых показывают, что наследственность менее важна. Но каков бы ни был риск в процентах, вывод ясен: за исключением редких случаев, наши гены не приговор. Какие же еще есть факторы риска?

19 Конечно, экология!

«Я подозреваю, что где-то в половине случаев в болезни Альцгеймера участвует среда», – говорит Калеб Финч, профессор нейронаук Университета Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе. Финч по прозвищу «Так» – титан, ветеран и первопроходец нейробиологии старения. В 1965 году, когда он вступил на эту территорию, это были практически дикие земли, рассказывал он мне за обедом в университете, где проработал большую часть жизни. Студентом в Йеле в 1959 году Финч подумывал заняться биологией развития – достаточно новым тогда научным направлением с большими перспективами. Но один его наставник в Йеле, Карл Вёзе (микробиолог, которому предстояло перерисовать эволюционное древо – он открыл группу микробов, архей, образующих его третью ветвь), предположил, что изучать другой конец жизни может быть интереснее. «Если ты правда хочешь начать новое направление, почему бы тебе не заняться старением? Так он сказал», – вспоминает Финч.

«В аспирантуре, – продолжает он, – я написал диссертацию о старении и пришел к выводу, что мозг должен играть тут большую роль… Тогда, в 1965 году, я и определился со своей концепцией. Решил посвятить этому жизнь». И с тех пор ничто не подорвало его решимости, даже критические замечания крупного вирусолога Пейтона Рауса, который, как вы помните, вылил ушат холодной воды и на Леонарда Хейфлика с его знаменательным открытием предела деления клеток. После лекции Финча об исследованиях старения мозга Раус заявил, что Финч зря тратит время, всем ведь известно, что старость – это про сердечно-сосудистые заболевания да про рак.