Зачем мы говорим - [48]

Исследования выступлений политиков обнаружили, что, помимо тона голоса, быстрая речь, изменение тона и громкости вносят свой вклад в восприятие оратора как более харизматичного лидера^{230}. Это вряд ли удивительно, потому что данные характеристики описывают человека, говорящего в заинтересованной и живой манере. Монотонной манеры разговора, как у теннисиста Энди Маррея, лучше избегать. Просодия речи — это один из способов передачи эмоций, и, как писал Аристотель, убедительный оратор должен проявлять воодушевление, чтобы привлечь эмоции слушателей. Быстрая речь, возможно, рассматривается как показатель компетентности, поскольку быстрая работа ума коррелирует с харизмой. Но бойтесь быстро говорящего политика или продавца. Такая манера эффективна при слабых аргументах, когда слушателям просто не хватает времени, чтобы обстоятельно проанализировать сказанное^{231}.

В век социальных сетей эмпатия, неформальность и аутентичность являются, несомненно, исключительно важными качествами эффективного общения. Нейронаука и психология пытаются выяснить, как проявляется аутентичность в голосе, причем исследования показывают, что варьирование высоты голоса в разных предложениях очень важно. В исследовании Ребекки Юргенс и ее коллег из Геттингенского университета были записаны 80 коротких отрывков из немецких радиоинтервью, в которых проявлялись сильные эмоции: гнев, страх, печаль или радость^{232}. Оказалось, что актеры и обычные люди одинаково хорошо изображали эмоции. Конечно, это умение эксплуатируется харизматичными политиками, но как в эту эру постправды понять, когда нас обманывают? Идея детектора лжи в таком контексте может показаться привлекательной, и в главе 7 мы попробуем определить, сможет ли компьютер распознать ложь в голосе человека. Но сначала давайте посмотрим, как технология в целом революционизировала общение и изменила человеческий голос.

5 Голос, оснащенный электричеством

Четыре десятилетия спустя после первой записи «У Мэри был маленький барашек» Эдисон счел, что фонограф готов к проведению серии аудиотестов для демонстрации точности воспроизведения голоса^{233}. В ходе этих тестов певец стоял около фонографа, время от времени пел, а в промежутках просто артикулировал слова: звук на самом деле исходил от воскового цилиндра. Слушателям предлагалось определить разницу между живым голосом и записью на фонографе. Перед восторженными аудиториями состоялись тысячи представлений, но, скорее всего, не обошлось без надувательства. Конечно, поверхностный шум от вращающегося цилиндра должен был выдать «подставной» голос. Кроме того, разве звук не изменяется, проходя через большую воронку, необходимую для усиления записи? Оказалось, сами певцы жульничали и подражали несовершенному звуку, воспроизводимому фонографом. По иронии судьбы тесты, предназначенные для демонстрации точности воспроизведения голоса машиной, впервые показали, как техника записи влияет на пение людей.

Чтобы понять, как менялся голос в первые годы звукозаписи, я послушал дуэт Эла Джонсона и Бинга Кросби в Alexander’s Ragtime Band[29]^{234}. Бинг Кросби знаменит своим проникновенным пением. Можно ощутить чарующую легкость тона, которая создается его техникой владения микрофоном, особенно во второй части записи. Эл Джонсон, наоборот, так никогда и не приспособился к микрофону, и стиль его пения остался таким же, каким был до появления этой технологической новинки. Джонсон усиливает голос, как будто хочет быть услышанным на последних рядах зала. Так делали странствующие актеры (менестрели) и актеры водевилей. У Джонсона богатый продолжительный резонанс и специфическое звучание. Его агент, несколько преувеличив, охарактеризовал его так: «У этого человека самый звучный голос из всех людей, которых я когда-либо знал. Я встал у задней стены театрального зала, положил руки на стену и почувствовал, как вибрируют кирпичи»^{235}.

Усиление голоса было необходимо на заре звукозаписи, потому что фонографу не хватало чувствительности. Приходилось петь или громко кричать в большую воронку, иначе запись получалась слишком тихой. Но через некоторое время появился микрофон. Певцам, подобным Кросби, больше не нужна была старая вокальная техника, выработанная для пения в больших театральных залах, и они могли использовать стиль, который наилучшим образом подходил к тексту песни. Микрофон стал катализатором, ускорившим появление огромного разнообразия голосов, которые мы слышим в музыке сегодня. Но было бы неправильно считать, что современные певцы просто заново открыли давно утраченный естественный певческий голос — использовавшийся до того, как возникла необходимость усиливать его перед большими аудиториями, поскольку технологии изменили все. Послушайте Шер в Believe или металлические голоса Daft Punk, чтобы понять, насколько запись может изменить голос. Технология не просто обрабатывает голос певца в микрофоне: она его преобразует^{236}. И это касается не только пения: актеры тоже изменили приемы выступления на сцене, на экране или на радио.

Первой драмой, написанной специально для радио, стала «Опасность» (Danger). Чтобы ее заказать, написать сценарий и исполнить на радио, в 1924 году потребовалось чуть меньше 24 часов. Ее автор, Ричард Хьюз, три десятилетия спустя рассказал: «Это было время немого кино, а наша “пьеса для слушания” (как я ее прозвал) должна была стать недостающей половинкой немого фильма, так сказать, представить всю историю с помощью одного только звука»