Где Карна, там и Желя. Второе мифологическое существо еще загадочней. Привязка к слову “жаль” не очень-то объясняет, почему Желя мчится, разбрасывая пламя, или, как перевел Н.А. Мещерский, “огонь из пламенного рога”. Что, если мягкое звучание заменить твердым произношением? Желя, Гела, Гелиос – вот она, вульгарная этимология!
Чем далее от нас во времени, тем привлекательней “святая простота”. Время и пространство сжимаются. Образы и метафоры выстраиваются в многополосный магический орнамент вокруг заговоренных сосудов, которые у знающих людей Чарами называются. И варится в этих Чарах чудотворное зелье. Одолень-трава, Огнецвет и Солнечное Золото, трава Оборотник… Из этих трав на Живом Огне волшебное зелье варится! Только чародеи и чаровницы по рождению силу имеют и тайну этих трав знают. И Мать-Сыра-Земля их сокровенное Тайное Знание хранит. Двенадцать колдунов Слово в золото одели и от мира спрятали. Где их бесценный клад зарыт, никто не найдет, а кто найдет, тот не достанет. Непростой тот клад, а положен с Заклятием: на тридцать три головы молодецкие!
Во всех комментариях к “Слову” строчка “…из седла злата в седло кощиево” переводится как – седло невольника. Дословный перевод с иностранного языка. Довольно убедительный перевод, и в других текстах такое слово встречается. Согласен! Но так ли это, если обойтись без перевода с “кыргыс-кайсацкого”? По-русски понятнее, страшнее, но и поэтичнее: “седло кощиево” – на коне, который уносит Игоря в другой – “кощный” мир, в потустороннее царство. Может случиться так, что никто из сородичей не проводит князя в последний путь. Пересел из седла в Седло, и все. Все! Наглядная картинка. На глазах у современников князь Игорь становится Мифологическим Героем, о котором только и остается, что Былины слагать или на старый лад Кощуны петь. Но Судьба, которой, со слов Прокопия Кесарийского, славяне не знали, распорядилась иначе. Бежит Игорь-князь “босымъ вълкомъ”! Соловьи веселыми песнями рассвет возвещают.
12. Ворон Воронович
Див кличет, волки рыщут, а на горе вещий старец “коби зряху”. Стоит патриарх и смотрит в открытые небеса: в одной руке изогнутый посох, другая рука – над землей простерта. Облако плывет – молчит патриарх. Самолет пролетел – молчит патриарх! Камень с неба упал… Словом, надо напомнить про птичьи знамения. Не думаю, чтобы славянские кобники научились у римских авгуров – считать ворон. Римляне сами восприняли обряд птицегадания от расенов, как называли себя этруски. Традиция очень древняя. Можно сказать, доконная традиция. Еще трава Ископыть в поле не росла, как наши предки эту грамоту уразумели. Отчасти она и сейчас жива. Ну, кто не прислушивался в лесу – сколько лет кукушка накукует, или не знает о том, что аисты приносят детей? Почему-то голуби и соловьи птицы “божьи”, но чтобы назвать ворону или ворона птицами небесными – ни у кого язык не повернется. А ведь в древности Ворон считался священной птицей Аполлона. Не знаю, из какого источника Гравес привел такую вот страшилку: “В воронах жили души царей, принесенных в жертву ритуальным цареубийством. Позднее вместо царей стали приносить в жертву юношей”. Картинка страшная, как первое впечатление от гравюры Франсиско Гойи “Кронос, пожирающий своих детей”.
“Ох, ты, Черногор-птица!”
Признаюсь, что никогда не мог понять, почему царь жемчужного царства Ворон Воронович отдал Ивану-царевичу посошок-перышко и улетел на крутые горы, причем – сделался простым вороном. В сказке должна быть какая-нибудь мораль, наука. Но какая мораль в том, что Ворон Воронович обернулся простым вороном? И никакой науки! Даже несочетаемая триада “Тлен, Укбар… и Третий Рим” кажется чем-то ясным, прозрачным и бесконечным – как морское побережье вдали – в тот час, когда выходишь из лабиринта. И что Roma tertius, что Orbis tertius – не все ли нам равно в эпоху глобальных ценностей. Одно царство медное, другое – золотое, и голова в серебре!
Однако следует вернуться к сказанному выше и добавить, что есть в этой сказке нечто очень похожее на Сакральноправовое Заклятие. И здесь даже Царь-трава не поможет, как ни заваривай. Но в народе, как правило, на все имеется своя точка зрения: “Умеючи и заклятый клад открывают!” И кто страстью кладоискательства загорелся, тот уже не остановится. Это как Заманихи – волшебные цветы, наделенные силой магического притяжения, чтобы заманивать своей неотразимой чарующей красотой в дремучий лес. Кто один цветок сорвет, дальше еще краше увидит – и так, пока не заблудится или чего поинтереснее.
И все-таки: “На седьмомъ веце Трояни вьрже Всеславъ жребии о девицю себе любу”. Когда же это было? В середине одиннадцатого века. “Ироическая песнь о походе на половцовъ удельнаго князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича” написана “стариннымъ русскимъ языкомъ въ исходе XII столетия”. Наилучший из всех правителей со дня основания Рима получил свой титул в начале второго века. По-нашему ну никак не получается! Не сходится. Остается только согласиться с первыми издателями “Слова”, что “четыре раза упоминается в сей песне о Трояне, но кто сей Троян, догадаться ни по чему невозможно”.
