Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - [182]
В Румынии, где знаменитая троица отныне занимает важное место в пантеоне национальных героев, любой вопрос об их духовном наследии, затрагивающий также и политические аспекты их прошлого, вообще любое возражение против того облагороженного варианта их биографий, который они сами и предложили, были расценены большинством интеллектуалов как оскорбление, более того, как настоящий заговор, затеянный с целью исключить их страну из клуба цивилизованных наций. Подобный подход весьма затрудняет установление диалога со сторонниками критического историографического подхода, вне зависимости от того, являются ли они иностранцами. Это весьма печально. Такие блокировки (blocages) — лишь один из показателей невероятной сложности для Востока (Восточной Европы) обращаться к своему недавнему прошлому и противостоять ему[1063]. Это и один из показателей тех трудностей, с которыми сталкивается Румыния, овладевая своим прошлым; там, в частности, реабилитируется в последние годы образ маршала Иона Антонеску[1064]. Еще одна линия сопротивления сопряжена с тем, что после 1989 г. приоритет отдается изобличению преступлений коммунизма. В подобном контексте интерес, проявляемый к прошлому интеллектуалов, когда-то примыкавших к фашизму, расценивается как попытка отвлечь внимание от прошлого интеллектуалов-экс-коммунистов — «не менее несовершенного», по выражению американца Тони Джудта[1065].
Однако, выходя из коммунизма, Восточная Европа проявляет себя как регион, где пока еще не понимают, как удовлетвориться подходом, суть которого в том, чтобы оценивать две великие катастрофы века во взаимодействии. В самом деле, как рассматривать коммунистический период, не исследуя проблему эндогенных факторов, сделавших возможным длительный процесс развития аппарата? Не возвращаясь к антидемократическому повороту, свершившемуся в 1947—1948 гг., но уходящему корнями и в 1930-е годы, во времена, говоря о которых нельзя не обратиться к неизбежному и крайне чувствительному вопросу ответственности политических и интеллектуальных элит?[1066] Для нас тут имелось множество аспектов, которые нельзя было терять из виду, если мы хотели оценить операционную ценность подхода, сконцентрированного исключительно на требовании «судить коммунизм». Этот подход не только не предполагал включения в исследование тяжелых вопросов, перечисленных выше; напротив, довольно часто он предусматривал возможность их обходить.
К приведенной аргументации во Франции серьезно прислушаются по двум причинам, чреватым, на наш взгляд, недоразумениями. Первая заключается в известном патернализме по следующему поводу: «Восточноевропейские интеллектуалы по-прежнему поклоняются своим идолам, это понятно. Но стоит ли мерить их той же меркой, что и нас, баловней истории и ее правопреемников? Стоит ли предъявлять к ним те же требования, что мы предъявляем к нам самим, в том числе и в области истории или социологии интеллектуалов?» Данная позиция порой проникнута постколониальной снисходительностью, не проявляющей себя открыто, за исключением того случая, когда она сочетается с определенной недобросовестностью. Ряд западных интеллектуалов не оказали поддержки демократам-диссидентам в 1970—1980-е годы и теперь пытаются компенсировать возникшую неловкость избыточным патернализмом. Они не отдают себе отчета в том, что их позиция стимулирует воспроизводство жертвенных схем и действия по возрождению культурного национализма с катастрофическими последствиями (и все это под предлогом «Они так много страдали»). Они не понимают, что устраняют всякую возможность эволюции национализма в направлении умеренного патриотизма, одновременно увеличивая возможности провала восточноевропейских стран на международной арене — и это в момент вступления последних в Объединенную Европу.
Вторая из вышеупомянутых причин основана на возвращении к великому спору о сходстве нацизма и коммунизма[1067]. Наиболее идеологизированные подходы французских участников дискуссии не позволяют принять позицию, которую, впрочем, давно разделяют многие специалисты региона. Суть ее состоит в том, что и с учетом центральной роли советского фактора глубже понять феномен коммунизма в Восточной Европе можно только при одном условии: строить анализ событий межвоенных лет на более общих рассуждениях о тех имманентных составляющих данных социумов, которые обусловили высокую степень их уязвимости к воцарению тоталитарного насилия. В румынской ситуации данное направление анализа предстает абсолютно необходимым. Ведь особенностью ультранационализма, к которому обратился коммунистический режим с 1970—1980-х годов, была попытка обосновать свою легитимность в риторике о «национальной чести», при одновременной реабилитации целого ряда теоретиков румынского архаизма, чье творчество пришлось на довоенные годы. В их числе, как мы видели, был и Мирча Элиаде.
И в этом случае стремление многих интеллектуалов Запада собраться у изголовья Европы и рассматривать ее исключительно как несчастную произошло за счет сведения ее истории к более-менее мифическим мотивам. Предпочитали и всегда будут отдавать предпочтение «Похищенному Западу» Милана Кундеры, а не исследованиям настроенных критически историков или смутьянов-социологов из Восточной Европы, из тех, которые и до и после 1989 г. отказывались принять такую удобную аксиому: Центральной Европе — поэтов и мыслителей, России и Германии — судей и палачей. Одним словом, вместо того, чтобы стимулировать интеллигенцию Другой Европы к продвижению по пути Ответственности, начертанному такими личностями, как Ян Паточка, Вацлав Гавел, Адам Михник, мы отдаем все наши нежные чувства чистому и славному среднеевропейскому прошлому, а вовсе не демистифицирующим его мыслителям. Но что нам говорил как раз по этому поводу поляк Рафал Групински? Задав в 1980-е годы вопрос: «Что такое Центральная Европа?», он отвечал на него: «Это регион, населенный людьми, желания которых устремляются не столько к европейской культуре, не столько к парламентаризму и уважению прав человека, сколько к царящему в Европе обществу потребления»
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.