Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - [181]
Ведь в конечном итоге воссоздание их биографий во всей полноте имеет для нас значение постольку, поскольку позволяет осветить целый пласт — и пласт малоизвестный — европейской истории 1930-х годов: фашизма и антисемитской идеологии в их восточноевропейских вариантах, поскольку данный феномен был особенно ярко выражен там, где проживали слабо оформившиеся нации, втиснутые между Германией и Россией. Эти три интеллектуала были «только румынами», то есть априорно «не представляли интереса»? В 1930-е годы они жили в Берлине, Мюнхене, Париже, а в годы Второй мировой войны — в Лондоне, Лиссабоне, Виши. С ужасом видя надвигающуюся катастрофу, Эжен Ионеско пытается ее осмыслить с помощью концептов Жюльена Бенда и персонализма Эмманюэля Мунье. И наоборот, Элиаде и Чоран, мечтая о единой фашистской Европе, сплоченной немецким и итальянским фашизмом, в поисках возможных моделей этой Европы обращаются и к салазаровской Португалии, и к петэновской Франции. Толчком к их мечтам о «мужественной» и великой судьбе для Восточной Европы послужили творения таких известных личностей, как Шпенглер, Леон Доде и Шарль Морра, осмысленные и скорректированные Нае Ионеску; они рассматривали немецкий витализм сперва через призму «руманизма» Константина Радулеску-Мотрю. Истоки их навязчивой идеи об этнически чистом государстве крылись как в «стилистической матрице» Лючиана Благи и интегризме (intégrisme) некоторых православных теологов, так и в немецкой концепции индийских корней арийской расы (indianisme allemand). Их пути непрерывно сталкивались, вновь и вновь пересекались с путями французского медиевиста Альфонса Дюпрона, испанского теоретика «восстания масс» Ортеги-и-Гассета, с путями членов Французской академии братьев Таро, итальянца Джованни Джентиле, Карла Шмитта, Эрнста Юнгера, Людвига Клагеса, многих других, чье творчество оказывало на их работы подспудное влияние, оплодотворяя своими идеями.
По этому поводу можно лишь заметить, что изучение подобных биографий стимулирует более подробное исследование тех силовых линий, которые в значительной мере отрицают подход к интеллектуальной истории как к исключительной сфере деятельности уроженцев данной конкретной страны (национальных кадров). Вся динамика этих трех жизненных маршрутов заставляет обратить пристальное внимание на пересечения влияний (главным образом немецкого и французского), циркуляцию моделей, феномены передачи, заимствования идеологий, не говоря уже о последствиях культурного резонанса, которые после 1945 г. определят отношение к их произведениям во Франции. В этом смысле совсем не безразлично то обстоятельство, что их мировоззрение и поставленные ими вопросы встретили в Париже такой прием.
ПЕРИОД ПОСЛЕ 1989 ГОДА И ВСТУПЛЕНИЕ НОВЫХ ЧЛЕНОВ В ЕС: ПОКОНЧИТЬ С ПАТЕРНАЛИЗМОМ
Пойдем дальше. Мы ведь тоже повинны в том длительном молчании, существовавшем вокруг политического прошлого этих мыслителей. И здесь необходимо поднять данную проблему, особенно важную в ситуации, сложившейся после 1989 г.: на Западе, в том числе и в научных кругах, все еще сохраняется неоколониалистский подход к восточноевропейским элитам. А эти элиты, на свое несчастье, в ответ охотно пытаются интериоризировать идентичность вечно колонизованных народов Европы.
Три исследованных нами биографии были скрыты завесой глубокой тайны — как мы видели, на то имелось множество взаимосвязанных причин. Помимо попыток сокрытия или отрицания собственного прошлого, исходивших от самих наших героев, еще существовала благодетельная стена эмиграции, усиленная впоследствии воздействием Берлинской стены: движение между двумя Европами прекратилось, компрометирующие письменные источники оказались недоступными. И два этих момента оказались накрепко сцементированы третьим методом защиты — ее оказывали некоторые еврейские интеллектуалы (Гершом Шолем, Сол Беллоу). Не менее важную роль сыграло то обстоятельство, что в обстановке холодной войны от общественности была скрыта принадлежность к крайне правым ряда интеллектуалов, сумевших впоследствии проскользнуть сквозь ячейки (антинацистских) чисток. Во всяком случае, даже если правда об их деятельности просочилась на поверхность уже в 50—70-е годы, широкая общественность продолжала ничего не подозревать. Климат для этого был совершенно неподходящим. Он изменился лишь в 1980-е годы, вследствие, с одной стороны, воздействия «эффекта Горбачева», с другой стороны — роста значимости Катастрофы для обществ Запада. Конец названного десятилетия, кульминация которого пришлась на 1989 г., явился неоспоримым поворотом. Но в каком смысле? Действительно, в этот момент вышли в свет качественные, солидно документированные исследования касательно конкретных аспектов политического прошлого Элиаде, Чорана и других. Вместе с тем в реальности посткоммунистический период оказался неблагоприятным для бесстрастного обсуждения подобных сюжетов. Представляется необходимым остановиться на данной проблеме подробнее.
