Забытое время - [3]

В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.

— И что с того? Поэтому, значит, я филистер?

— Что? Да нет. Нет, конечно.

— Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. — Он как-то весь подобрался. — Вы считаете, у нас нет чувств? — Восхищение ушло из карих глаз — теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.

— Может, о карри поговорим?

— Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?

— Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас — и потечет кровь. — Он не отводил взгляда. — «Уколите нас — и разве не потечет кровь?»[2] Это из «Венецианского…»…

— Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.

— Ты кого Шейлоком обозвал?

— Ладно. Шейлок.

— Эй.

— Как скажешь, Шейлок.

— Эй!

Они оба уже ухмылялись.

— Итак. — Она покосилась на него. — Дети, а?

Он повел крупной розовой ладонью — отмахнулся от вопроса.

— И вообще, — прибавила она, — какая разница, что о чем я думаю?

— Еще какая разница.

— Да? Почему?

— Потому что вы умная, и вы человек, и вы сейчас здесь, и мы ведем этот разговор, — сказал он, с жаром подался к ней и легонько коснулся ее колена — по законам жанра должно было получиться грязно, но нет, не получилось. Внезапный трепет сотряс ее, обогнав волевой порыв этот самый трепет придушить.

Джейни оглядела развалины на тарелке.

Он, наверное, живет в особняке разновидности «замок для начинающих», у него трое детей, а жена играет в теннис.

Джейни, конечно, знавала таких мужчин, но еще никогда с ними не флиртовала — с этими членами загородных клубов, талантливыми по части продаж. И по части женщин. Однако ее в нем привлекало что-то другое — то, что выдавали взрывные эмоции, и быстрота взгляда, это ощущение, будто в голове у него мысли несутся со скоростью миллион миль в минуту.

— Слушайте, — сказал он. — Я завтра еду в природный парк Асы Райт. Хотите со мной?

— А что там?

Он нетерпеливо дрыгнул ногой.

— Там природный парк.

— Далеко это?

Он пожал плечами:

— Я мотоцикл арендую.

— Я не знаю.

— Ну, как хотите.

И он махнул бармену, чтоб тот принес чек. Джейни почувствовала, как его энергия лихо сворачивает в сторону, прочь от нее; нет уж, пусть вернется.

— Ладно, — сказала Джейни. — Почему нет?

Оказалось, ехать до парка не один час, но ее это не расстроило. Она крепко цеплялась за его спину и наслаждалась скоростью мотоцикла, любовалась цветущим пейзажем и россыпью хаотичных деревень, где новые бетонные дома и деревянные развалюхи подпирали друг друга и жестяные крыши сияли бок о бок на солнце. Добрались к полудню и в уютном молчании следом за экскурсоводом зашагали по тропическому лесу, хихикая над названиями птиц, в которые он тыкал пальцем: банановый певун и жиряк, бородатый звонарь и синешапочный момот, длиннохвостая кукушка и тиранн-лодкоклюв. К раннему ужину на просторной веранде бывшей усадьбы, где над кормушками, развешанными на крыльце, порхали тобагские амазилии — четыре, пять, шесть колибри плясали и стрекотали в воздухе, точно вызванные к жизни фокусником, — оба совершенно расслабились.

— Тут все такое колониальное, — заметила Джейни, вытянувшись в плетеном кресле.

— Старые добрые времена, скажете? — По его лицу ничего не поймешь.

— Это вы так острите?

— Не знаю. Кому-то в старые времена было неплохо. — Он непроницаемо помолчал, а затем расхохотался. — Вы меня за мудака держите? Я, между прочим, родсовский стипендиат[3]. — Это он сказал как бы между делом, но Джейни понимала, что он хотел поразить ее воображение. И преуспел.

— Правда?

Он медленно кивнул, и в его юрких глазах набухло смущение.

— В колледже Бей-ли-ол-л, что в английском Оксфорде, выслужил себе магистерский диплом по э-ко-но-омике. — Он растягивал слоги, корчил из себя деревенщину.

Добивался от Джейни смешка, и она ему не отказала.

— Так вам, наверное, в Гарварде надо бы преподавать?

— Я зарабатываю в двадцать раз больше, чем преподаватель, даже гарвардский. И вдобавок ни перед кем не в ответе. Ни перед деканом, ни перед президентом университета, ни перед избалованным исчадием крупного спонсора. — И он затряс головой.

— Волк-одиночка, значит.

Он притворно надулся:

— Одинокий волк.

Они рассмеялись хором. Как сообщники. Джейни почувствовала, как внутри, между лопатками, что-то размягчается — какой-то мускул, который она принимала за кость, — и ее охватила легкость. Булочка развалилась в руке на куски, и Джейни слизала с пальцев беглые крошки.

— Ах какая вы очаровашка, — сказал он.

— Очаровашка. — И она скривилась.

Он быстро перестроился:

— Красавица.

— Ага, как же.

— Нет, правда.

Она пожала плечами.

— Вы не в курсе, да? — Он покачал головой. — Столько всего знаете, а тут не в курсе.

Она поразмыслила, что бы такого сардонического ответить, плюнула и решила сказать правду.

— Нет, — со вздохом призналась она. — Я не в курсе. Увы. Потому что теперь…

Она хотела сказать, что теперь ей почти сорок и она на всех парах мчится к утрате всего, что у нее было, если что и было; хотела показать три седых волоска и углубляющуюся морщинку между бровей, но он лишь отмахнулся.

— Вы были бы красавицей, будь вам хоть сто лет, — сказал он вроде бы искренне, и комплимент вышел слишком уж хорош, и Джейни перед ним оказалась бессильна — и улыбнулась, впитывая все это вперемешку с тошнотворным подозрением, что ее несет к берегу, которого она не предвидела, и надо поживее грести прочь, если она хочет благополучно вернуться домой.