Забытая сказка - [2]

— С Ванютой и Машутой сдружился? С сиротками соседскими?

— Ага, веселые ребята и гуляют не по-детски, — подумал, но не сказал. — Да только, странные они какие-то, ба.

Пална сморщила лицо — печеное яблочко. Подперев ладошками щеки, зацокала языком:

— Все так, все так. Тяжело им, Петруша. Мать их как опросталась, сразу отошла, отец скорбел, пил горькую, а только поднял близняшей, на Север подался, на заработки, да сгинул там. Люди говорят, на приисках убили, а там, кто знает.

Истово перекрестилась на образа.

— Вот брат с сестрой и колтыхаются одни одинешеньки. Хозяйство на своих плечах тянут. Может и чудные они, не один ты мекаешь, а пожалеть их надо бы. И сторониться.

* * *

«Странные — мало сказано», — продолжал размышлять Петя, не расслышав последних слов. — «Ты вчера как спать завалилась, я помыкался малость от безделья, совет батин вспомнил, на чердак полез. Слава Богу, фонарь захватил, а то в вениках, что на притолоке сушатся, да в паутине, что с потолка лоскутами висит, заблудился бы. Стрёмный у тебя чердак, Аннушка, инфернальный. Суета сует. Одних трав на фармацевтический гербарий хватит. Этажерки забиты стародавними книгами и вот-вот рухнут. Пол завален стопками газет, ставших мышиным царством. Зачем тебе корзина с мамиными куклами и моими сломанными машинками, к чему коллекция сундуков от мала до велика? Воспоминания в них хранишь? А заросшие паутинным саваном козьи черепа, рога, нанизанные бусами на рыболовную леску, на полке с какой целью пылятся? Облезшими заячьими лапками и трухлявыми хвостиками забиты ящики трюмо, в которое без страха не взглянешь. Зеркало пошло коррозией и отражает инопланетных монстров.

Пятилитровый штоф я нашел под ворохом старых, побитых молью одеял, помянув недобрым словом отца. Мог бы предупредить о веселом чердачке.

Потом каялся, прав батя, самогон ты гонишь отменный. Меня забрало с первого глотка.

Тяжелый травяной запах ударил в нос, аж слезы брызнули. Искрящееся тепло пробежалось по жилам, чувства обострились стократно. Обоняние, зрение, слух. Святая Троица! Голова закружилась от пряного аромата разогретого на солнце сена. Опьянев, я тут же оглох от громового раската, сверчковой трели, а потом ослеп от заигравших всеми цветами радуги сухоцветов под притолокой.

И тут в неистовые партии сверчков вмешались человеческие голоса. Беседовали на улице, у калитки.

— Как думаешь, Вань, удобно ли проситься в гости?

— Легко! Луна нынче не выйдет, старая ведьма проспит до утра. (Это он о тебе, ба?)

Подкрался я к крошечному окошку на чердаке, оттерев пыль со стекла, выглянул во двор.

Никого не видать.

Старясь не шуметь, спустился вниз и замер в сенях перед входной дверью. Вздрогнул всем телом, когда в косяк постучали. В ту же секунду, словно ждали. Рука моя сама потянулась к засову.

— Привет! Угостишь соседей чайком? — прошелестели вкрадчивые голоса.

— Вот, пришли знакомиться, меня Иваном зовут, — пробасил мужской.

Темная фигура дружелюбно протянула в проем пятерню.

— Марья, сестра его, — пискнул женский.

Фонарь выхватил из темноты веснушчатое лицо невысокой блондинки, прикрывшей от яркой вспышки глаза.

— Простите, — я нажал на кнопку, гася свет. Отогнав сомнения, пожал руку и отступил на шаг, приглашая соседей войти.

— Добро пожаловать!

Молодые люди вроде как растерялись, а может, помялись для порядка, не знаю.

Перешагнув порог, огляделись. Две пары глаз тщательно осмотрели темные сени, ощупали стены, увешанные всесезонным тряпьем, скользнули по облезлому дощатому полу, задержались на сваленном в кучу садовом инвентаре. Соседи впервые попали в твой дом, бабуля?

Шагнув в красный угол в светлице, девушка троекратно перекрестилась и сплюнула в сторону. Брат к святым ликам не пошел, сразу уселся за стол, ненавязчиво намекая на угощение.

Украденный с чердака самогон пошел на „ура“. Странные ощущение сверх восприимчивости улеглись, их место заняло чувство всеобъемлющей любви к божьим тварям. К сверчку, пиликающему за печкой, к мыши, испугано юркнувшей под половик, к стайке прусаков, выползших к рукомойнику на водопой. А больше к сидящей напротив парочке. Хотя с каждой опрокинутой рюмкой я отмечал перемены в их облике, они меня не пугали.

Лицо Маши побледнело, обрело черты глянцевых див. Со вздернутого носика пропала россыпь веснушек, губы налились кровью, увлажнились. На щеках заиграл румянец, в озорных глазах заискрились изумруды. Брат ее заметно возмужал и погрузнел. Подросток, перешагнувший порог дома, превратился в зрелого, обросшего недельной щетиной деревенского мужика, порывистого в движениях и резкого на словах. С каждым тостом брови его хмурились, глаза темнели, становясь черными дырами. Я пару раз моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Не помогло. Отношение к сестре у Ивана тоже поменялось. Вместо снисходительного подтрунивания между ними словно искры проскакивали. Иван да Марья придвинулись друг к другу, так и залипли. Рука мужчины накрыла кисть девушки, заскользила по ней. Их пальцы зажили собственной жизнью. Поглаживали друг друга, сцеплялись в замок, разжимались, отталкивались, дразнились. Темные глаза брата притянули вспыхивающие в радужках сестры зеленые огоньки. Марья, не в силах сопротивляться, смотрела на него с восторгом и греховным желанием.