Забыть и вспомнить - [65]

Сама раздаёт сюжеты

И к этим сюжетам слова.

Итак, вот вам быль, не байка:

Про то, как сапожник Вася

Влюбился в красавицу Дину.

Даже сам на себя осерчал.

Думал – блажь, а вышло – знамение.

Вася гнёт над колодкой спину,

Ходит под окна еврейки.

И сапожки вот ей стачал.

Вы скажете мне: ты всё сочинил,

И сам ты – сюжета заложник,

А я говорю: он жил,

он любил –Дину, Вася-сапожник.

Любовь – она, как электрошок,

Как шаровая вспышка.

Сродни катастрофе. Жил себе, шёл

И вдруг – как приговор: вышка!

Я сам, отдавший одной всю жизнь,

Ко всем другим равнодушный,

Однажды сказал себе – держись!

И стало гулко и душно.

А было – прошла, всего-то делов,

Рядом… И в бездну я канул…

Люди ещё не придумали слов

Рассказать про порчу, по имени любовь,

Про её неподъёмный камень.

Не всякой любви скажешь: «в добрый час!»

Бывает любовь – тупик.

Короче, положил на еврейку глаз

Вася, - к Васе пришёл его час,

Но у века был час пик.

Сказать тут можно и эдак, и так,

Что молод он и безус.

Можно сказать, что Вася - дурак,

А можно – хороший вкус.

Короче, он ходит у ней под окном,

Сапоги, надраив до блеска.

Пройдёт, и от Васиных глаз живьём

Колышется занавеска.

Что еврейство, что мусульманство

Васе один хрен.

А вы б не отдали свободы шаманство

За сладкий любовный плен?…

Никто не знает, что думал Вася,

Вгоняя в подошву гвоздь.

Душа, разбегаясь, куды-то неслася,

Как дратва гнилая, мысль рвалася…

Вот тута всё и началось.

Первая проба кульминации сюжета

Над крылом погрома – дубина и лом

Гонят страх по еврейскому следу,

И когда этот страх входит в Йёськин дом,

У Йёськи выхода нету.

Но Йёся наш, когда сильно прижмёт,

Быстро становится умный.

Умней, чем даже соседский Мотл,

Гимназистик шустрый и шумный.

Этот Мотл, - ну, скажите, не анекдот? -

Спрятался в бочку с капустой.

Теперь вся капуста у них пропадёт:

Была с хрустом, а будет без хруста.

А Йёся придумал! Ах, каким

Мне, словом спеть эту ноту?

Если бы анекдоты любил элохим,

Он порадовался бы анекдоту.

Но у Б-га есть поважнее дела,

Чем слушать еврейские байки.

Оставим все эти другим «ла-ла-ла»,

Как музыку тум-балалайки.

Надо б про это на сочном идиш,

Да родом я не из тех и не из этих мест.

Из русского языка и захочешь, не выйдешь, -

Это мои и звезда, и крест.

Напеву рек и шелесту борея

Придут на смену шипы суховея,

Армагеддон – иврита трубный зык,

И языка хранители – евреи,

Забудут русский, свой родной язык.

Пока же, как могу, - где плоше, где лучше,

Продолжаю на нём, на великом, на могучем.

И, как говаривала бабушка, седая беда, -

Стойте там, слушайте сюда.

Вторая проба кульминации

Ночь глуха, как совесть мерзавца.

Рассвет – как больного бред.-

Йёся, уже можно начать бояться,

Или пока ещё нет?

Йёся – Розе: «Жена, ша!»

Йёся – Дине: «На пол, лег дих! -

Дочка, ты будешь, как не дышать.

Лежи, как холодный снег!

У хитрого Йёси хитрый расклад, -

Пурим-шмурим, смерть-маскарад.

Йёся думает: гой разбойник

Не тронет дом, если в доме покойник.

Дина лежит, как фата бледна,

Всё ближе погрома эхо…

«И на беду удача нужна»,

Говаривал Шолом-Алейхем.

* * *

То не бричка, не облом

По булыжникам,

Начинается погром,

Прёт народ, – куда с добром!

С круга с ближнего.

Как на праздник, Крестный ход,

Первым староста идёт, -

На ногах бликует хром.

Звон церковный за углом.

Сколько их там, вона!

Впереди икона, -

Светлый образ божий

Осеняет рожи.

У евреев Бога выкрасть,

Но Христос для них не выкрест,

И, крестом благословясь,

По жидовской морде – хрясь!

* * *

Над местечком голубок белокрыл.

Ах, пушинки ли не он обронил?

Не метелицу ли гонит пурга?

Вдоль по улице из пуха шуга.

То не голуби летят,То не белый снегопад.

Это праздник, светлый праздник, господин

Пух и перья из жидовских, из перин!

Отступление

Такая вот инкарнация:

От бога и до раба,

Евреи – это не нация,

Евреи – это судьба.

Я ещё не родился, я буду не скоро,

Но мне уже всё заготовлено впрок,

И звезды желтизна шестигранным укором

Желтой меткою метит мой тихий порог.

Всё было, как генная инженерия:

Комсомолия, пионерия

Клокотали в моей крови!…

Но клятвы любила моя империя

Больше верности и любви.

Мы ей были до пяток преданы,

Ею были мы трижды преданы,

И уже гудел нам гудок

Эшелонов – в ГУЛАГ, на восток.

Мы несли ожидания бремя,

Как слепые, надеясь на время,

А про время ещё в первом классе

Объяснил мне всё двоечник Вася:

«Сколько время? –два еврея,

третий жид по верёвочке бежит».

Вьётся верёвочки погромный след,

И конца у ЭТОЙ верёвочки нет.

Ах, евреи, глупые евреи!

Не надейтесь, евреи на время;

Тик-так, тик-так…- нервный тик,

Ваше время – всегда час пик!

* * *

Я б рассказал, как это было

На протяжении веков.

Как пух летел с пуховиков

На все еврейские могилы.

Но для кого? Евреи знают,

А не евреям – до пупка

И наша с вами боль земная

И эта рифма, и строка!

* * *

И чего это погромщики вспаривают перины?

Ищут бриллианты? Чтобы «да» – таки «нет».

Сказать по-простому: это у них, как именины,

Сказать по-умному: такой менталитет.

Мне думалось – время, оно изменяемо,

Как-никак – его столько нащёлкал прогресс,

Но средь ближних моих всё больше невменяемых,

И всё гуще менталитета замес.

И рвут подушки громилы-мутанты…

Глупые! Ясно и слепцу при свете:

У еврея – главный капитал – не бриллианты.

Главный капитал у еврея - дети…

Каждому еврейскому «них ферштейну»

Сделать из Шмулика вот так не терпится,