Заброшенная дорога - [26]

— Откуда взялись пророчества? — сухо спросил Маркиан.

— Я не могу сказать. А если бы мог, ты бы не поверил.

— Хорошо, не буду настаивать. — Они дошагали до юго-восточной башни, постояли, двинулись по куртине южной стены. — Учитель, я люблю тебя, уважаю и хочу добра. Но то, что ты говоришь о каком-то новом Риме, пахнет изменой. Я здесь не один. Мне придётся доложить о том, что я видел и слышал. Я обойду самые щекотливые моменты, но если власти решат, что вы преступники — я при всём желании не смогу тебя защитить. Я постараюсь затянуть дело, а вы уезжайте как можно скорее в свою Индию или Аравию. И ещё. — Маркиан улыбнулся и смягчил тон: — Мне причитается небольшая взятка за это заступничество. Не будешь возражать, если я возьму книгой?

Аммоний остановился, и Маркиану тоже пришлось встать и развернуться к нему.

— Ты ведь родился во Фракии? — спросил Аммоний. Он щурил глаза от солнца, и трудно было прочесть что-то на его дряхлом лице.

— Неожиданный вопрос. Я родился в Ремесиане, это Верхняя Мёзия недалеко от границы Фракии. А почему тебя это заинтересовало?

— Возраст подходит, — вместо ответа сказал Аммоний задумчиво. — И ты сын военного, не так ли? Но не простого солдата?

— Да, мой отец Эмилий — сенатор, был комитом и наместником, но выдвинулся при Валенте из младших офицеров. Простым солдатом был мой дед. К чему ты ведёшь?

— Пророчество гласит, — сказал Аммоний, всё так же щурясь, — что василевсом Востока после Феодосия станет воин и сын воина, незнатный, родом из Фракии, примерно твоего возраста, по имени Маркиан.

Настало молчание. Маркиан шумно выдохнул, снял клобук и вытер головным платком внезапно вспотевшую шею.

— Учитель, — сказал он вполголоса, — ты ведь помнишь эту историю: Валент казнил сотни человек только за то, что их имена начинались на «Феод», потому что какой-то гадатель предсказал…[42]

— Прекрасно помню. — Аммоний снова неторопливо зашагал, и Маркиан последовал за ним, отстав на полшага.

— И… — Он понизил голос почти до шёпота. — Каким образом этот Маркиан, который, конечно, не я и не имеет ко мне ни малейшего отношения, придёт к власти?

— Он будет популярным военачальником, — сказал Аммоний. — И женится на Пульхерии, сестре Феодосия.

Маркиан перевёл дыхание.

— Тогда это точно не я. Видел я эту Пульхерию. Клянусь Богом, диадема того не стоит. Нет-нет, кроме шуток, это не могу быть я! И Ремесиана только рядом с Фракией, и наш род уже довольно известный, и имя не самое редкое… Серьёзно, учитель: ты ничего не говорил, я ничего не слышал!

— Конечно-конечно, — кивнул Аммоний.

— Зачем ты вообще завёл этот опасный разговор?

Они дошли до юго-западной башни. Отсюда как на ладони виднелись и табор блеммиев, и привал дромедариев, и цепочка свежих следов с запада — ветра почти не было, и песок не успел их замести.

— Затем, — сказал Аммоний, — чтобы у тебя появилась веская причина не сдавать нас властям.

Маркиан помолчал.

— Не ожидал от тебя такого цинизма, учитель. Но не смею осуждать. Не спорю, это разумно. Теперь у меня действительно есть веская причина не сдавать вас властям. Будь по-твоему. Шантаж так шантаж. Я сделаю всё, чтобы вас не тронули. И больше не настаиваю на взятке.

— О мой Маркиан! — Аммоний отечески приобнял его. — Конечно, я подарю тебе книгу, и не одну, выбирай любые, сколько сможешь унести… Скажи, а кто это подъезжает? Тоже твои люди?

Маркиан вгляделся вдаль, куда показывал Аммоний.

Со стороны Египта приближалось облако пыли. В клубах смутно виднелись отдельные фигуры наездников на верблюдах. Ещё слишком далеко, и пыли от них слишком много.

— Нет, — медленно сказал Маркиан. — Не мои.

Сорвался с места и вприпрыжку, придерживая меч на поясе, помчался вниз по ступеням.

10

Равенна, ещё восемь лет назад лишь гавань военного флота, а ныне резиденция императора Запада, издали щетинилась на фоне утреннего неба строительными лесами. Стук тысяч молотков, звон зубил разносился над лагуной и морем: строили новые городские стены и императорский дворец, придворную церковь святого Лаврентия и кафедральную базилику — то был единственный город Западной империи, который строился, а не пустел и разрушался. Гонец проскакал мимо верфей и пристаней Классиса, въехал в пыльный, грохочущий стройками пригород Цезарею.[43] Во дворе временной резиденции передал письмо дежурному чиновнику почтовой службы, спешился, проковылял в ближайшую караулку, рухнул на лежанку и мгновенно заснул — впервые после четырёх суток скачки.

По мере дальнейшей передачи письма скорость его движения снижалась, а руки передающих становились всё жирнее и холёнее.

Торопливой трусцой дежурный чиновник отнёс письмо начальнику отдела почты особой важности. Бодрым деловым шагом начальник отдела поднялся к главе имперского почтового ведомства. Неспешно, с достоинством, глава почты отнёс и с церемонным поклоном вручил письмо магистру оффиций — руководителю всей гражданской администрации Западной империи. Магистр оффиций, вандал Гайзо[44], был в этой цепочке первым, кто имел право вскрывать печати августов. Он сломал пурпурный сургуч, развернул свиток, прочёл единственную строку и посерел лицом.