Заботы Леонида Ефремова - [5]

Ему, кажется, не были знакомы ни отчаяние, ни уныние. «Отмахаемся», — говорил он, если ему бывало худо, и действительно махал рукой. Только не на девушек. Он любил, кажется, всех сразу: рыженьких, беленьких, худеньких, полненьких. Какова же теперь она, та, которую он выбрал? Можно не сомневаться: уж он-то не промахнется. Он и свадьбу устроил, должно быть, такую, чтобы запомнилась всем, как обещал когда-то. Гулять так гулять. Интересно, есть ли там сейчас кто-нибудь из нашего общежития? Все-таки свадьба! И день сегодня подходящий. А какой вечер!

Что-то есть в этих весенних вечерах щемящее, наверно от пробуждения всего — души и тела, света и воды, желаний и предчувствий. Вот-вот должно случиться что-то невероятное и такое необходимое. Обнять бы кого-то, и вот уже руки нараспашку. И глаза. Мои и чужие. Они как будто просматриваются до самой глубины, оттаяли и расцветают. Смотрите, девчонки, вот я. Весна оживает во мне, мальчишество, хоть я уже не мальчишка. И я буду идти и идти, буду со всеми и ни с кем. Я улыбаюсь, мне хорошо, я иду на свадьбу. Привет вам, девчонки, привет вам, все, все люди, привет вам, дома с такими на редкость отмытыми окнами, привет вам, такси и троллейбусы. Мне уже близко. Вот пересеку площадь перед Техноложкой, а там уже рукой подать до «Семи красавиц» — наших улиц с женскими названиями: Верейская, Рузовская, Можайская — это моя улица. По ней я ходил много зим и весен; там, на берегу Обводного канала, на седьмом этаже, у самого неба, жили не боги, а мы — парни из техникума, все как один мечтавшие встретить когда-нибудь по весне самую любимую и красивую из всех девушек на свете.

Глава третья

Любовь, единственная и самая счастливая встреча, — кажется, не было когда-то и дня, чтобы в нашей комнате не говорили об этом. И мечты и самые невыносимые мучения — все было связано с девушками. Порой мне казалось, что вообще нам всем хочется по-настоящему только одного — любить и быть любимыми.

А разве не так? Разве семья — не главное? У меня есть товарищи, работа, к которой я стремился, есть у меня и жилье, комната, пусть чужая, напрокат, но она мой дом, и разве я не испытал уже не раз, как бывает в ней пусто и одиноко, потому что я все еще «одинокий бизон», как называл себя когда-то Мишка.

Он-то бывал одиноким лишь на время, не хотел ни с кем связываться надолго, считал это не модным и лишней обузой, высмеивал всех, кто, по его словам, «влип в затяжную историю». Таким был Федор.

Да уж, Федя был женихом, можно сказать, старомодным, или, лучше, традиционным. Он мечтал жениться сразу после окончания техникума. Уехать в деревню к невесте и там отпраздновать свадьбу.

В Фединой натуре чувствовалась деревенская основательность. Мишка, посмеиваясь над Федором, все не мог понять, как это его полюбили — такого неуклюжего, косолапого, медведеподобного парня. Ему было легче разгрузить вагон угля, чем решить самую несложную задачу по математике. Он и говорить-то не умел, как все: шепелявил, неправильно делал ударения, любил всякие вспомогательные словечки. Все казалось в нашем Феде грубым, неотесанным, прямолинейным, и парни потешались над целой дюжиной его пластикатовых галстуков, над фетровой шляпой. Федя помалкивал или добродушно отшучивался. Но однажды Мишка хихикнул, разглядывая фотографию Фединой невесты. Фотокарточка всегда стояла на тумбочке. В картонке с подставкой, — она была в виде сердца, с голубком и голубкой в двух верхних углах замысловатой виньетки. Деревенский фотограф к тому же еще подмалевал губы и щеки девушки, приятной, милой, с добродушной улыбкой на лице и с косой через плечо. Тут уж Федя ощетинился. Он поднес к Мишкиному носу свой здоровенный кулак и прошептал: «Ты хоть и самбист, а рожу я тебе расквашу, понял?!» И Мишка понял.

Федор высылал посылочки матери и невесте. Он это делал аккуратно, каждый месяц, готовился заранее. Днем учился, а вечером ходил на Московский вокзал разгружать вагоны, там за это неплохо платили. Ящик для посылки Федя загружал при всех нас — это были торжественные и веселые минуты. Федя показывал каждую вещь, которую он собирался отправить, говорил, кому она предназначалась: матери, сестре или невесте, а потом вспоминал, где он купил свой подарок, как стоял в очереди и как трудно было успеть сбегать за деньгами. Федя наполнял фанерный ящичек платками, косынками, конфетами и всем прочим так бережно и любовно, что, как бы ни относились мы к этому, у каждого, должно быть, появлялось уважение к Фединой верности и какой-то особой надежности его чувств и правил жизни. В такие минуты даже наш Славка Греков, не жалевший ради красного словца ничего на свете, шутил с осторожностью.

В нашей комнате хорошо была известна каждому печальная история обманутой любви Сереги, сержанта, уже отслужившего армию.

Сергей родом из небольшого районного центра. Уходил в армию, как все, с шумной отвальной, и, прощаясь со своей любимой, поручил опекать ее самому лучшему своему другу. Были и клятвы, и обещания, и все-все, что происходит в таких случаях, а потом... Потом Сергей узнал, что два самых близких ему человека — он и она — полюбили друг друга. Что делать в таких случаях, никто не знает, каждому приходит в голову свое. Приехать, набить другу морду — вот что не терпелось сделать Сергею. Но кто отпустит его домой по такому поводу?..