Заботы Леонида Ефремова - [2]

Глеб не испугался, начал танцевать. Его длинные ноги напряглись, в них была сила и легкость, высоко поднялась голова на тонкой шее. И его лицо, удлиненное, с едва приметными усиками, стало торжественным и доверчивым.

Это не просто обычный танец. Глеб и Татьяна танцуют радость своей встречи; они уже не смотрят ни на кого, и друг на друга они, кажется, не смотрят, но это лишь кажется, они все видят.

И вот уже несколько других пар закружилось в вальсе. Я решился пригласить Майку. Нам было легко, свободно, хорошо, но мы ни на секунду почему-то не забывали, что ее Таня и мой Глеб танцуют вместе, и в этом есть что-то особенное, и это особенное происходит на наших глазах. Нам было немного грустно, что чудо случилось не с нами.

Кружатся, кружатся пары, я смотрю то на улыбающуюся Майку, то по сторонам — не столкнуться бы, и вижу, что много девчонок танцует с девчонками, тоже, как бывало, когда я был ремесленником, а парни стоят, выжидают, не могут набраться смелости, или уж слишком несовременным кажется им старинный вальс. Скорее бы ритмы, «завод», попрыгать бы, подергаться, на это у них достанет и отваги и умения. Тогда уж мне придется постоять в сторонке. Почему-то неудобно перед ребятами, хоть и учили они меня всем премудростям современных па. Смотрят на меня, улыбаются, мол, все в порядке, Леонид Михайлович, неплохо у вас получается. А что ж вы думаете, ваш мастер только с напильником умеет управляться?

— Ой, голова закружилась.

— Маечка, потерпи. Нельзя уходить раньше времени. Смотри, как зыркают на нас со всех сторон. И муж твой поглядывает с интересом.

— Пусть смотрит, хоть позавидует. Его учи не учи, с места не сдвинешь.

— И директор вон стоит улыбается.

— Этот может. У него все как надо. Он и «року» учил меня когда-то...

— Когда ухаживал за тобой?

— А ты откуда знаешь?

— Чего там, все об этом знают.

— Он и замуж меня тянул.

— Почему не пошла?

— Да так, не пригодился. Я невеста была разборчивая.

— А сейчас, я смотрю, от своего ни на шаг.

— А зачем? Он только танцевать не может, а так — лучше всех.

— Ну уж прямо лучше всех. И лучше меня, что ли?

— Ой, заболтал ты меня, закружил. Вон кто тут лучше всех. Твой Глеб и моя Танюша. Они уже давно любят друг друга. Пусть любят, и не мешай ты им: такая пара! Подрастут, и женим.

— Я похож на изверга?

— Еще бы. Ноги не держат. Вот-вот упаду.

— Не стыдно? Ты тут моложе всех. Хоть снова замуж.

— А ты что не женишься?

— Выбираю. Я тоже разборчивый жених.

— Уж слишком. А вообще-то я видела. Есть у тебя какая-то тоненькая, рыжая. Кто она?

— Зоя. Не знаю еще, кто она мне. Трудно сказать. Не спрашивай. Откуда узнала?

— Да видела как-то вас вдвоем. Идете воркуете.

— Ну уж и воркуем.

— А что, не любишь?

— Не знаю. Вот и вальсу конец. Спасибо.

— И тебе, Ленечка, спасибо. Смотри женись поскорее, а то отобью.

Я подвел Майку к ее мужу. Тот похлопал, улыбаясь нам:

— Молодцы, браво. Только ты не очень-то, Ленька.

Я церемонно поклонился, как это делает Николай Захарович, и отошел в сторонку, думая о Майке.

Что-то есть в ней особенное. По-моему, ее любят в училище все. Даже те, кого она не любит. Не держит она камня за пазухой, фиги в кармане, не помнит зла. Все, что есть на душе, — выскажет. Когда кому-нибудь плохо, она первая это заметит и поможет. Когда нужно сделать что-то сверхобязательное, и тут она первая.

А как любит она веселье! Умеет петь и плясать, и выпить за компанию, и очаровывает всех доверчивостью и безыскусственностью. Все знают — Майка любит своего мужа. Он тоже мастер в нашем училище. Многие еще помнят, как он был нерешителен, а она смела, многие потом были на их свадьбе, я тоже был, и все теперь видят, что Петр, Майка и маленькая Верочка — счастливая семья.

В Майю Васильевну, по-моему, влюблены все ее ученики. Между собой — я это хорошо знаю, не раз сам слышал, — они никогда не зовут ее по имени-отчеству, она им ближе, чем просто мастер. Они гордятся ею, оберегают ее. Она с ними строга и справедлива, и есть что-то еще. Вот в этом «еще», может быть, и все дело. С нею не просто делятся плохим и хорошим, ей исповедуются. Она намного раньше меня узнала, что Глеб и Татьяна любят друг друга. Где они?

Что-то будет с ними? Станет ли Таня его женой? Они еще, может, и не думают об этом. Я в свои семнадцать верил, что все еще далеко, а теперь чувствую, что затянул, уже родительское что-то появилось во мне. Смотрю на Глеба и как будто вижу сына, волнуюсь, ревную его чуть-чуть к Татьяне и вглядываюсь в нее: кто же она на самом-то деле, так ли она хороша характером, душой, как обликом? Черты ее лица еще девчоночьи, неопределенные, и все же заметны холодок, скрытность и жесткость в губах. «Ох, приберет она тебя, Глеб, к рукам. Ты еще мальчишка рядом с ней».

Нельзя смотреть так долго. Таня и Глеб увидели меня, переглянулись, и сразу их лица потускнели, Глеб даже насупился. Ладно-ладно, танцуйте, мне хватит и вальса, пойду покурю.

Не так-то просто пробраться в фойе. В маленьком зале тесно. Вдоль стенки не пройдешь незаметно, теперь тут низкие диванчики, а на них, плотно прижавшись друг к другу, сидят, как ласточки на проводах, девчонки, отважно выставив свои круглые крепенькие коленки. «Здравствуйте, Леонид Михайлович. Вы не хотите танцевать? Садитесь с нами». Глаза у всех быстрые, жгучие, улыбаются, кто простодушно, а кто и лукаво, таинственно. На вечере, в нарядных платьях, они повзрослели. Тут не мы, педагоги, над ними, а они над нами куда больше имеют власти. «Леонид Михайлович, потанцуйте со мной... И со мной тоже...» Нет уж, спасибо, я пойду покурить.