Заблуждения сердца и ума, или Мемуары г-на де Мелькура - [5]

Я еще многого не знал, в том числе и того, что возвышенные рассуждения о любви — не более чем излюбленный предмет светской болтовни. Когда дамы говорили на эту тему, в речах их было столько убеждения, они так тонко разбирались в том, что достойно, а что недостойно, так гордо презирали женщин, погрешивших против идеала... Мог ли я предположить, что, исповедуя столь высокие принципы, они так редко следуют им в жизни?

Госпожа де Люрсе была этому пороку подвержена более других: ей так хотелось забыть роковые ошибки своей молодости, что она считала их стертыми в памяти людей и, зарекшись вновь полюбить, считала свое сердце недоступным для страсти и требовала от мужчины, который посмел бы претендовать на ее внимание, столь редких качеств, ждала любви столь возвышенной и необычайной, что я трепетал от страха, когда у меня появлялась мысль посвятить себя этой даме.

Но вот маркиза, весьма довольная тем мнением о себе, которое успела мне внушить, рассудила, наконец, что пришло время поманить меня надеждой и дать мне понять — самым, впрочем, благопристойным образом — что я и есть тот счастливый смертный, кого избрало ее сердце. От разговоров только любезных и дружеских она перешла к более недвусмысленным и интимным; бросала на меня нежные взоры и советовала, когда мы с ней оставались наедине, держать себя непринужденней. Этими уловками она достигла того, что я влюбился в нее еще сильнее, да и она прониклась столь нежными чувствами ко мне, что сама, вероятно, была не рада моей почтительности.

Она оказалась в не меньшем затруднении, чем я. Надо было побудить меня перешагнуть через неверие в себя, в котором она одна была повинна, излечить меня от слишком высокого мнения о ее добродетели, которое сама же мне внушила; и то и другое — задачи весьма нелегкие; решать их следовало хитро и тонко. По мне не было видно, что я сам посмею объясниться в любви; открыться первой было невозможно; мало того, маркизе полагалось принять мое признание со всей строгостью, если бы ей посчастливилось побудить меня на столь дерзкий поступок.

Куда проще иметь дело с более опытными мужчинами; одного туманного намека, одного взгляда, одного жеста достаточно и даже слишком много: он уже знает все, что желал знать; а если ей что-нибудь не понравится в его поведении, она ничем не связана: поощрение ее было так неуловимо, так недоказуемо, что она может все отрицать.

Госпожа де Люрсе отнюдь не располагала сими удобствами в своей игре со мной; напротив, она уже не раз убеждалась, что с каждой ее попыткой открыть мне глаза я становлюсь все глупее, а быть откровенной она не решалась, боясь меня напугать и даже потерять совсем. Оба мы втайне вздыхали и хотя чувствовали согласно, но это не делало нас счастливее. В сем нелепом положении мы находились уже по меньшей мере месяца два, когда, наконец, госпожа де Люрсе, будучи уже не в силах более мириться со своими напрасными и непонятными муками и глупым благоговением, какое я к ней питал, решила избавиться от первых, излечив меня от второго.

Умело направленный разговор часто помогает сделать самое щекотливое признание; свободный, как бы непреднамеренный ход беседы дает случай объясниться; вы перескакиваете с одной темы на другую, пока не доберетесь до заветного предмета и не найдете для него подходящий момент в беседе. В светском обществе очень любят рассуждать о любви, ибо сия материя, интересная и сама по себе, нерасторжимо связана со злоречием и почти всегда составляет его подоплеку.

Я с жадностью упивался разговорами о сердечных делах; порой я искал в этих беседах новых познаний, порой — удовольствия открыть кому-нибудь волнение моих чувств; короче, всякий раз, оказавшись в светском кружке, я наводил разговор на любовь и связанные с нею ощущения и переживания; такое направление моих мыслей весьма устраивало госпожу де Люрсе, и она решилась, наконец, обратить его в свою пользу.

Однажды вечером, когда у госпожи де Мелькур был большой съезд гостей, а госпожа де Люрсе, как и я, отказались от партии в карты, мы очутились наедине, друг подле друга. Это уединение повергло меня в трепет, хотя я давно уже мечтал о чем-нибудь подобном. Вдали от нее я не видел никаких препятствий своему стремлению открыться ей в любви; но стоило представиться удобному случаю, как от одной этой мысли меня бросало в дрожь. Правда, кроме нас в гостиной собралось много народу; но это ничуть меня не ободряло: рядом никого не было, никто на нас не глядел и не мог прийти мне на выручку. Эти страшные мысли привели меня в замешательство. Целых четверть часа я сидел рядом с госпожой де Люрсе и не вымолвил ни слова; она тоже хранила молчание, и если и желала заговорить, то не знала, с чего начать.

Но некая комедия, которую в то время с большим успехом играли на театре, послужила маркизе поводом прервать молчание. Она спросила, видел ли я этот спектакль; я ответил, что да.

— Интрига, как мне кажется, не блещет новизной; но многие подробности очень хороши: пьеса написана в благородной манере, чувства героев трактованы своеобразно. Вы не согласны со мной?

— Не могу похвалиться, что я знаток театра, — ответил я. — Пьеса мне понравилась; но я не берусь судить о ее красотах и недостатках.