Заблуждения сердца и ума, или Мемуары г-на де Мелькура - [40]

Несмотря на ее молчание, я сразу заметил, что она недовольна и расстроена, но не находил нужных слов. Мысли о Гортензии и разговор с матушкой занимали меня целиком и не оставляли места для жалости, хотя я видел, какие страдания причиняю госпоже де Люрсе. Однако, не находя смысла в этом затянувшемся пребывании вдвоем, я решился и заговорил.

— Сударыня, — спросил я, — ведь мы, кажется, собирались вместе ехать к госпоже де Тевиль?

— Да, сударь — сухо ответила она, — я вас ждала; и даже беспокоилась, не позабыли ли вы, что я должна вас туда отвезти?

— О нет, —возразил я, — я не страдаю такой нелепой рассеянностью.

— И все-таки, — сказала она, — боюсь, у вас теперь есть повод быть рассеянным, и вы способны забыть все, кроме госпожи де Сенанж.

Меня упрекали в том, что я не способен забыть о госпоже де Сенанж, а между тем, мысли мои были так далеки от нее, что только в эту минуту я вспомнил о своем обещании доставить ей куплеты. Ревность госпожи де Люрсе была мне весьма удобна. Маркиза не должна была обнаружить, кто истинный предмет моей любви, и я с радостью увидел, что она на ложном пути. Обрадовавшись ее заблуждению, я невольно улыбнулся, а ей стало досадно, что я так спокойно выслушал ее упрек.

— Нечего сказать, вы сделали прекрасный выбор, — продолжала она, видя, что я не отвечаю, — лучшего дебюта нельзя и пожелать; все это весьма достойно и делает вам честь.

— Не понимаю, сударыня, — сказал я холодно, — о чем вы говорите.

— Не понимаете! — насмешливо воскликнула она. — Странно! Хотя вы не блещете догадливостью, я не сомневаюсь, что вы отлично все поняли; впрочем, если вы решили быть скрытным сегодня, надо было лучше подготовиться вчера и не открывать всему свету своих сердечных тайн. Да и вообще госпожа де Сенанж вовсе не требует такой уж глубокой тайны, ее тщеславие жаждет всенародного триумфа, и вы окажете ей плохую услугу, если пожелаете хранить ваше увлечение в секрете.

— Вы меня подружили с госпожой де Сенанж более, чем мне бы этого хотелось, сударыня, — сказал я; — я совсем не думаю, что она почтила меня особым вниманием.

— Не думаете! — воскликнула она. — Я очень ценю вашу скромность; но вчера я не заметила в вашем поведении ничего подобного; и по тому, как вы отвечали на ее любезности, видно было, что вы вполне проникли в ее намерения и готовы пойти им навстречу.

— Я, право, не знаю, — ответил я, — каковы ее намерения; отвечая на ее любезные слова, я совсем не предполагал, что навлеку на себя ваши упреки.

— Что до этого, — с живостью ответила она, — то я никак не могу делать вам упреки; только любовь дает на это право; но дружба обязана предостеречь, и если вы видите с моей стороны нечто большее, чем простую дружбу, то вы заблуждаетесь. Кроме того, позвольте вам заметить, что учтивость вовсе не требует кокетничать и строить глазки.

— Право, сударыня, — воскликнул я, — я не знаю, что значит строить глазки; наверно, вы это Знаете; госпожа де Сенанж расположена ко мне, но я не заметил с ее стороны желания понравиться, которое вы ей приписываете. Если оно в самом деле существует, то это ее тайна, мне об этом ничего не известно. Я отвечал, когда она ко мне обращалась, но разговор наш касался общих тем, и только самый беззастенчивый фат мог бы усмотреть в них какой-то скрытый смысл. Вы сами знаете, что мы секретных разговоров не вели.

— Даже и без секретных разговоров, — перебила она меня, — можно о многом договориться; условились же вы о свидании.

— Я просто обещал отнести ей куплеты, которые она хотела прочесть, — возразил я. — Не понимаю, в каком смысле это можно назвать свиданием.

— Если это еще не свидание, — перебила она, — то наверняка превратится в него. Разве не проще было прислать к вам человека за этими куплетами? И зачем вообще было говорить, что они у вас есть?

— Я сделал для нее то же, что сделал бы для всякой другой, — сказал я. — Господин де Версак помимо моего желания навязал мне эту обязанность. Если бы не он, я сегодня был бы избавлен от визита к госпоже де Сенанж, и вам не за что было бы меня бранить.

— Бранить? — повторила она, пожав плечами, — это слово, по-моему, совсем не к месту. О нет, сударь, я и не думаю бранить вас. Я уже сказала вам, повторяю еще раз и, можете поверить: я говорю без всякой запальчивости. Какое мне дело, влюбились вы или не влюбились в госпожу де Сенанж? Вы вольны позорить себя, сколько вздумается.

— Позорить себя? — воскликнул я, — что вы под этим подразумеваете?

— Ваши интимности с госпожой де Сенанж, ничего больше, — ответила она. — Люди всегда разделяют бесчестие тех, с кем связывают себя; дурной выбор говорит о дурном вкусе; остановить свое внимание на госпоже де Сенанж значит признать публично, что вы недостойны ничего лучшего, и непоправимо уронить себя в глазах общества. Да, сударь, поймите, увлечение проходит, а грязный след недостойной связи остается навеки. А теперь мы можем ехать, если вам угодно, — закончила она, поднявшись с места, — я все сказала.

Я предложил ей руку. Она шла, не глядя на меня, но я видел, что лицо ее выражает жестокую досаду. В самом деле, что могло быть для нее обиднее, чем этот разговор? Мог ли я отвергать ее упреки более холодным и оскорбительным образом? Так ли оправдываются влюбленные? Она была достаточно умна, слишком опытна и, главное, слишком пылко любила, чтобы не почувствовать всю жестокость моего поведения. Никогда еще она не выказывала мне столько нежности и никогда еще я не отвечал ей таким обидным безразличием. Ведь она укоряла меня за равнодушие, мы были одни, и я посмел не упасть к ее ногам! Я не воспользовался случаем, который обещал мне полное счастье! Я позволил ей уйти! Нет, так мог поступить лишь тот, кто не понимает истинную цену размолвки между влюбленными.