Забереги - [20]

Домна еще какое-то время постояла на сквозном холодном раздорожье. А когда, в какой момент сдвинулась с места и потряслась в ельник — и сама не могла бы сказать. Очнулась уже в полной темени, под нависшими старыми лапами. Ей сразу же захотелось зажечь один из снопиков, но остановила трезвая мысль: нет, запалит, если уж неминучая придет… Она бежала, стараясь не потерять колею, которая уходила все глубже в лес. Временами ели вовсе смыкались вверху, с лап, когда она задевала их косой, сыпался снег. Сняла и косу с плеча, взяла в руки; ощущение этой защитной тяжести придало ей уверенности. Теперь она неслась вперед и твердила заговорку:

Ходи, волк, ходи, леший,

Ухи срежу,

Хвост обрежу,

Шкуру деткам на одежу!

Неожиданно зарябило в глазах, заиграло. Домна забеспокоилась, но не остановилась, поперла вперед. Возвращаться было еще страшнее…

Сразу же за изломом дороги свет распахнулся, высветил все вокруг себя. Домна увидела костер и возле костра — две лохматые тени, вроде как звериные. Одна зверина сидела на задних лапах, а другая, почуяв человека, выпрыгнула на дорогу, бросилась прямо к Домне. «Вот и неминучая пришла», — сказала она сама себе и, не успев зажечь снопы, в две руки, как на сенокосе, ухватила косу.

Ходи, волк, ходи, леший!..

Хриплый, отчаянный лай оглушил ее, смял и бросил на спину. Она и косой взмахнуть не успела — рыжая зверина перелетела через косу и теперь лизала ей лицо, поскуливала.

— Ты, Балабоша?! — поняла Домна, кто ее встретил. — Да как я тебя не подрезала?

Она подхватилась и бросилась к костру. Там, на еловых лапах, сидела Марыся.

— Ну, девка! Ну, голова садовая!

— Спознилась я, — виновато подвинулась она на лапнике, освобождая и Домне место. — Думала, заблукала. Ды ничога, каля вогнища вось…

Домну трясло и поташнивало, но она пересилила слабость и достала из-за пазухи оладки, так и не остывшие.

— Пожубряй вот, да домой пойдем.

— Ой, дякуй вам! — припала Марыся к оладке. — Гарачая яще. А то стомилась я, зярняты ела.

— Зернята?..

— Ой, не кажите. Больш за пуд нагрузили, ды сахар, ды материя. Дядечка там таки смешны, вочы на мяне пялил, а я тоже вачыма постреливала, такая кабета! — Она, видно, все разом решила выложить ошеломленной Домне. — А на лодце жанчыны адны. Пужались. А я дык грэбла, так менш жудасти. Ничога, тольки ля берагов лёд хрумкае. Жанчыны дурные палохалися, ды там школьная наставница была, киравала ими. Такая добрая наставница! Пытала, хто я и откуль, а кали узнала, прывитанне вам, тетка Домна, передала. Такая прыгажуня! Прозывають Альбиной Адамовной, а ниводнага слова по-нашему не разумее. В гостейки звала. Ды казала — и сама зойде к нам. Казала яще…

— Как не зайти! — наконец перебила ее Домна. — Крестная как-никак моего Юрия, учительница-то.

— Вось и добра. Яна пачастунак вам перадала. В район за пайком ездила, вось и вашим хлопчыкам…

Марыся принялась развязывать мешок и показывать, что у нее там, но Домна и смотреть сейчас не захотела, только и сказала:

— Ну, девка…

Уже не чувствуя тяжести, закинула за плечи ее мешок и велела подпалить один из снопов. Так, с неугасимым факелом, и проскочили остаток леса.

Но в окнах у них помаргивала на льняном жгуте горящая жегалка — крохотный огонек, вроде лампадного. Домну это издали насторожило: чего не спят, чего жгут остатний керосин?

Дверь открыл Юрий-большун — и сразу в рев:

— М-а-а, он приходил!

В избе и вовсе крик несусветный, из которого Домна только и поняла, что кто-то к ним приходил на поветь, что скотина зашлась от крика и что Юрий-большун зажег пук пакли и выскочил в сени, а потом и дверь на поветь открыл…

— А там, ма!..

Она взяла жегалку и, осторожно высвечивая углы, пошла на поветь. Ей было видно, как в хлеву под поветью сучила ногами корова, а здесь, прямо в проходе, чернело что-то овчинное. Уже не сомневаясь, что это такое, Домна подошла к верхнему лазу, которым пользовался Балабон. Там головой наружу, будто сама лезла да брюхом в узкой дыре застряла, лежала Травка, их предпоследняя и к тому же суягная овца…

— Ну вот, будут у нас пироги, будет и мясо, — сказала Домна высунувшейся вслед за ней ребятне — и заплакала.

Из пяти овец двух пришлось сдать на мясозаготовки, одну они еще по осени зарезали сами, надеясь, что оставшихся маток никто не тронет. Тронул вот вражий сын…

— Глаз тот дядечка положил… и на тебя, и на овцу, — сказала Марысе с тяжелой, не допускавшей сомнения откровенностью.

Возле зарезанной овцы она посидела, как возле безвинно зарезанного человека, но Марыся все же возразила:

— Не, ён прывитанне вам перадавал. Казал, в гостейки прыеде, казал, салодкага чаго прывязе. Не, Спиридон Иванович добры…

— Спирин?.. — еще тяжелее легла на душу Марысина доверительность. — Спирин и есть, больше некому.

Вдруг и силы откуда взялись — она вскочила и, прихватив валявшийся на повети шкворень, бросилась по лесенке вниз, на улицу. Пока перепуганная Марыся одевалась-обувалась, ее и след простыл.

Заберег второй, с волной и качкой, с женской тенью и лесными песнями, с тревожной и ломкой человеческой судьбой

1

По военному времени у Спиридона Ивановича Спирина было немало всяких званий, обязанностей и должностей. Но одна обязанность, одна забота была самая прескверная — брать на себя все случившиеся в районе неприятности.