За живой и мертвой водой - [18]

Пробиравшийся вперед полицай точно нюхом учуял что–то, нагнулся, раздвинул узлы и корзины, посветил фонариком под скамью.

— Вылазь!

— Йой! Да это же мой внук! — завопила сидевшая с краю на скамье старая женщина. — Пане полициант, да ведь это малый хлопчина совсем, ему и пятнадцати нет. Боже мой, боже!

— Вылазь! Слышишь?

Из–под скамьи с трудом вылез узкоплечий хлопец лет семнадцати. Вид у него был сконфуженный, жалкий. Бабы в вагоне загалдели. Они начали хором льстить полицаю, уверять, что хлопец выгнался не по годам, что он не прятался, а залез под скамью, чтобы поспать. Полицай покосился на немца и крикнул расшумевшимся женщинам:

— А ну, тихо мне! Скажите спасибо, что я ваши шмутки не проверяю. Знаете, что за спекуляцию? А ты, хлопче, иди за мной.

Тарас вдруг почувствовал, как напрягаются под сукном френча мускулы стоявшего рядом крепыша, и взглянул на него. Лицо соседа поразило его. На нем не было заметно страха, приниженности, покорности. Большие, широко расставленные глаза глядели яростно, сильные, согнутые почти под прямым углом челюсти были стиснуты так, что кожа на щеках взбугрилась. Досадливо морщась, парень поглядывал по сторонам с таким видом, будто разыскивал подходящий увесистый предмет, каким можно было бы хорошенько стукнуть по голове полицая. Судя по всему, его не пугало то положение, в какое он попал, а только раздражало, злило, и он едва сдерживал свое негодование. Это был сильный, строптивый человек, привыкший, очевидно, властвовать, а не покоряться чужой силе и воле. «Откуда это у молодого крестьянского парня? — спрашивал себя Тарас. — Кто он? Кем приходится ему эта красивая девушка, на плечо которой он то и дело кладет руку, словно желая успокоить, подбодрить ее, — сестра, невеста, жена?»

Крепыш почувствовал, что Тарас наблюдает за ним. Глаза их встретились. «Что можно сделать?» — спросил Тарас взглядом. Парень сердито оглядел товарища по несчастью, видимо, решая, следует ли ему брать в расчет возможную помощь этого низкорослого, отощавшего на тюремных харчах уголовника, и с тем же неприязненным выражением на лице едва приметно кивнул головой: «Ладно. Посмотрим… Будь начеку».

Полицай нашел еще одного спрятавшегося под скамьей подростка. Теперь задержанных было семеро. Двигались цепочкой в прежнем порядке — полицай впереди, позади долговязый ефрейтор. Немец был вооружен пистолетом, висевшим у него в кобуре спереди, у правого бедра. Как сообразил Тарас, проверка документов производилась двумя или тремя патрулями одновременно в нескольких вагонах. Это была обычная облава на тех, кто сумел увильнуть от мобилизации на работу в Германию.

Их вели в соседний вагон. Тарас давно заметил одну из особенностей допотопных вагонов, из которых был составлен поезд. У них не было обычных тамбуров, но по обе стороны, напротив каждой пары скамеек, имелись двери, похожие на дверцы кареты, открывавшиеся не вовнутрь, а наружу. Снаружи также по обе стороны вагона, во всю длину его, тянулись подножки. На станциях пассажиры могли входить и выходить из вагона через любую дверь. Мысленно Тарас уже не однажды примерялся к этим дверцам и даже представлял себя стоящим на подножке. Однако он понимал, что все дальнейшее будет равносильно самоубийству. Прыгать на ходу поезда в темноту нельзя. Да и не успеешь: получишь пулю в спину раньше, чем удастся открыть дверцу. Беда…

Дойдя до конца вагона, полицай оглянулся, скомандовал:

— По одному, за мной!

Он растолкал стоящих на площадке людей, открыл дверь, ведущую к проходу. Там над сцепкой и буферами лежали два щитка, огражденные тоненькими железными поручнями.

— Оля, осторожно, — сказал крепыш девушке и, как бы оберегая ее, толкнул Тараса в сторону.

Это была, несомненно, часть какого–то задуманного маневра. Парень во френче работал локтем и плечом, оттесняя соседа вправо, к последней боковой дверце. Тарас вопросительно покосился на него. Крепыш свирепо нахмурил брови, поднял к груди руку со сжатым кулаком, сделал движение, как будто он нажимал ручку двери, и резко наклонил голову. На этот раз все было ясно — он приказывал Тарасу открыть боковую дверь и тут же присесть, как можно ниже. Времени для размышлений не было. Тарас съежился, точно ему за ворот бросили льдинку. Он ждал еще одного знака.

Ефрейтор вынул из кобуры пистолет. Возможно, он почувствовал что–то неладное. Теперь он держал пистолет в правой руке, а фонарик в левой. В проходе слышались пугливые вскрики и ойканье пробирающихся по качающемуся железному мостику девчат. Крепыш нажал на них, словно хотел протолкнуть вперед, и отпрянул назад, наваливаясь на гитлеровца.

— Но, но! — крикнул ефрейтор, подымая руку с пистолетом выше. — Дафай, дафай!

Парень во френче, не оглядываясь, пятился назад, точь–в–точь как испугавшийся чего–то и заупрямившийся конь. Гитлеровец ударил его рукояткой пистолета по плечу и обоими кулаками с силой толкнул в спину. Они оба подались вперед. Тарас оказался в стороне — между ефрейтором и боковой дверью. Тугая ручка двери поддалась…

— Ну?! — раздался возмущенный, нетерпеливый голос крепыша.

Этот возглас можно было понять и как протест против грубого обращения, и как недовольство теми, кто замешкался впереди.