За заборами - [9]

Уже на улице, прощаясь, Пальмизано вынул из портфеля несколько книг:

- Я тут кое-что принес вам в подарок из своей библиотеки.

Смеркалось. Я побрел переулками, зашел в булочную, купил хлеба, пряников, сушек и только собирался перейти Гоголевский бульвар в направлении метро, как дорогу мне преградил запыхавшийся милиционер. Вероятно, он был сразу послан вдогонку, но потерял меня, петлявшего по переулкам, из виду и лишь теперь обнаружил. Я узнал в нем одного из посольских постовых.

- Извините, гражданин, предъявите, пожалуйста, документы.

Обычно документами постовые интересовались при входе в посольство, исчезая затем с ними в своей будке, чтобы записать или передать по рации кому надо. Как же он теперь запомнит мои не совсем обычные для русского слуха фамилию и имя? Если не запишет, наверняка не запомнит, подумал я, посочувствовав. Он долго смотрел на первую страницу паспорта, потом так же долго и как-то бессмысленно листал его, словно выжидая чего-то. Мы начали привлекать внимание прохожих. Вдруг он сказал:

- Тут товарищи хотели бы с вами поговорить. Мне приказано вас проводить.

- Товарищи? В отделение, что ли?

- Да нет, тут неподалеку... - замялся он.

- Понятно, - произнес я и почему-то с хмельной удалью добавил, - с удовольствием!

Он повел меня вдоль бульвара, свернул в переулок и остановился у подъезда небольшого старого двухэтажного дома.

Квартира на первом этаже выглядела нежилой. В комнате, где меня ожидали два человека, стоял только стол и несколько стульев.

- Товарищ Вебер, расскажите нам о ваших связях с иностранными дипломатами, - начал один из них и на недоуменный вопрос в моих глазах пояснил: - О сегодняшней вашей встрече в кафе "Адриатика", например.

- С кем имею честь? - спросил я, сам себе удивляясь.

- Ну вот, мы хотели без формальностей, но раз так, пожалуйста... - И он назвал себя и своего коллегу. Сотрудники Комитета государственной безопасности.

Мне было совершенно все равно, как их зовут. Я в тот же миг забыл их имена. Спрашивал так, для понту. Имел, конечно, возможность покуражиться, попросить показать удостоверения, но не стал. Второй раз за день меня вдруг охватил просветительский азарт. Не торопясь, вынул из портфеля свои записи, книги и даже хлеб с пряниками и сушками, разложил все это перед собой на столе и начал рассказывать о принципах художественного перевода. Как знать, может, эти тоже были тайными поклонниками поэзии, почему бы и нет, чем наши хуже, говорят, вон и Андропов стихи пишет.

Меня слушали, не перебивая. Даже удостоили внимания книги, подаренные бригадиром Пальмизано, полистали их с важным видом. Одна из них называлась "Эстетика и трансцендентальная философия" Людвига Виттгенштайна.

Я все больше распалялся. Говорил долго. Наконец, риторическая фраза: "Спрашивается, можно ли научиться художественному переводу, или он, как и всякое искусство, предполагает дар Божий?" - переполнила чашу терпения задававшего вопросы.

- Ну хватит о Божьем даре. Что за формулы и схемы вы чертили для господина Симона Пальмизано в кафе? - спросил он и включил настольную лампу.

- Ритмические схемы гетевского и пастернаковского хорея.

- Схемы че-го?!.

- Хорея, это такой стихотворный размер. Господин Пальмизано интересуется переводами Пастернака. Я ему схемы не только хорея рисовал, еще и дактиля, амфибрахия, анапеста.

Гебисты переглянулись.

- Два последних размера - сложные, хорей же совсем просто записывается, хотите, покажу? Тире в схеме означает ударный слог.

Я взял чистый лист бумаги и начертал:

- V / - V / - V / - V /

- V / - V / - V / - V /

Старый знахарь отлучился!

Радуясь его уходу...

Спрашивавший меня задумчиво посмотрел в окно на уже совсем темный переулок, медленно и как-то даже певуче произнес:

- Хорей, - и нехорошо выругался. - Можете забирать свои бумаги, - процедил он, с великим трудом стараясь не потерять самообладания.

Я разочарованно стал складывать в портфель книги, листки, хлеб, пряники, сушки. Мои собеседники нетерпеливо молчали, дожидаясь конца сборов. И тут один из них, тот, который безмолвствовал в течение всей "беседы", не выдержал:

- Я ж тебе говорил, там у них в этом посольстве сплошные шизы!

Тяньшаньские камни

От одной частной шварцвальдской клиники пришло неожиданное приглашение: прочесть пациентам лекцию о современном положении в русской культуре. Интерес к России в Германии тогда, в годы поздней перестройки, подскочил невероятно.

Как я понял из рекламного проспекта, клиника заботилась о душевном здоровье тех, у кого расстроился контакт с внешним миром, кто внезапно почувствовал его отчужденность, потерял ориентацию в жизни. В периоды подобных кризисов, писалось в проспекте, человек с тревогой начинает ощущать в себе незнакомое ему беспокойство. Он не знает, как отнестись к нему, он растерян, смущен, воспринимает его как силу, задумавшую недоброе, желающую сбить с толку, увести в чуждый мир...

Сотрудники клиники рассматривают подобные состояния как "божественную дисгармонию". По их мнению, она появляется, когда человеку становится необходимо проникнуть в сердцевину своего существа, заново ощутить, осознать, организовать себя. Своего рода призыв к Преображению... Преодолевая с помощью психологов, называющих себя "проводниками", а точнее "провожатыми", этот внутренний разлад, человек не только вновь обретает вкус к жизни, но и совершенствует свою личность, находит пути к существованию, наполненному высшим смыслом.