За урожай - [7]

Бороды плотников обратились к солнцу. Оно давно уже перезалило за полдень и, пожалуй, часика через три, четыре начнет бороздить по вершинам гор, красить в кумач и золото серые шиханы, верхушки деревьев; побегут по небу, пробивая облака, солнечные стрелы, зардеются закатные зори.

— Не поспеть, — сказал Яков. — Поумаялись.

— Оно, быть может, поспели бы, кабы не вытаскивать из воды лес, — буркнул Бусыгин, — больно мешкотное это дело.

— Если бы ты подкинул нам маленько людей, — добавил Аристарх Малоземов, старик с длинной волнистой серебряной бородой.

— Есть, договорились, — сказал Гурьян. — Я подкину себя на выгрузку бревен.

Гурьян взял топор и шагнул в воду...

Команда Настасьи Обвинцевой высыпала из лесу перед сумерками, побрякивая топорами и пилами. И когда Гурьян поднялся из-под берега навстречу, Настя, выпятив грудь, отрапортовала, приложив руку к косынке:

— Товарищ начальник, честь имею доложить, задание выполнено, можете проверить: леса заготовили полностью на мост. Тагильцев считал... Давай знамя!

Женщины и девушки подошли к берегу. На обеих сторонах реки, точно избы без крыш и окон, стояли белые срубы, отражавшиеся в воде.

На смену только что угасшему солнцу, оставившему на небе густую малиновую зарю, на опушке леса запылали яркие костры, Гурьян ходил от костра к костру.

— Может домой кто хочет? — спрашивал он. — Могу отправить.

Все молчали. Девчата лукаво переглянулись.

— Имейте в виду, сегодня и ночь будем работать.

— Не испугаешь, — насмешливо сказала Настя, хлебая суп из солдатского котелка, поставленного в колени.

Люди поужинали, некоторые прикурили у костра.

— Отдохнули малость, товарищи? — спросил Гурьян.

— Только собираемся отдыхать, — сказала широколицая Раиса Щеколдина. — Нам бы сюда сейчас гармониста. Почему вы Стелькина не взяли? Парень в деревне баклуши бьет.

— Не плохо бы, конечно, взять сюда Стелькина, — сказал Гурьян. — Второпях забыли про него... Тебе охота, поди, с ним свидеться?

Деваха искренно, доверчиво кивнула головой.

— Охота.

— Скоро свидитесь, это от вас зависит: поплотнее поработаем, скорей домой пойдем... А ну, кто за то, чтобы завтра к вечеру кончить работу?

Девчата первые подняли руки.

— Я.

— Мы все!

— А как Настя? — спросил Гурьян.

— Голосую!

— А вы, старики?

Павел Бусыгин, толковавший с бородачами о политике, отмахиваясь сказал:

— Нас не спрашивай, нам все едино, когда домой итти, завтра ли, послезавтра ли, — и продолжал. — Так вот, сказывают, из этой из самой атомной бомбы можно столько электричества наделать, что хватит весь мир осветить, все, какие есть в мире машины вертеть, транваи пускать, никаких дров не потребуется, а они, гады, ею хотят людей изничтожить, вот ведь до чего звери! Ну чисто свиньи!

— Настя, подымай свою команду, — сказал Гурьян. — Давайте поработаем немножко еще, сейчас как раз не жарко.

— Куда в такую темь?

— Какая сейчас работа? — послышались недовольные голоса.

— Будет светло, девчата! Разложим костры, станем быки набивать камнем... Давайте, давайте, поднимайтесь, голубушки, что мы тут в лесу зря время проводить будем.

— А спать когда?

— Хлеб нужен Еланьке, хлеб нужен всему советскому народу. Сейчас сев, дорог каждый день, каждый час, надо завозить семена, заканчивать сев, а Еланька отрезана от полей...

Обгоняя людей, он спустился под кручу берега и поджег валежник, приготовленный для костров. Четыре огненных копны запылали на отмелях неподалеку от срубов, озарив ярким светом берег, неспокойную воду, людей.

Из настила старого моста были перекинуты мостки через реку; сколочены и приставлены к срубам трапы. Люди разбились на две группы. Гурьян и Тагильцев, с ломами в руках, встали на разломку слоистого, потрескавшегося от дождей и ветров камня, — один на правом берегу, другой на левом. Остальные выкроились вряд между карьерами и срубами и по цепочке, из рук руки передавали тяжелые камни, глухо загукавшие в срубах.

Сначала дело шло медленно, камни выскальзывали из рук, грозя отдавить ноги, люди отскакивали в сторону, поднимали и предавали булыжины с большой осторожностью. Постепенно все стали привыкать к непривычной работе, увереннее и ловчее подхватывать камни и передавать их по цепи. Кто-то высоким грудным голосом запел:

Погляжу на небеса,

Там землетрясенье.

Не видала милого

Третье воскресенье.

— Врешь, вчера видела! — вставил старик Бусыгин словцо и запел сам, передразнивая девичий голос:

У меня милашка есть

Страм по улице провесть.

Рот до самых до ушей,

Хоть завязочки пришей.

Девчата загрохотали смехом.

— Ну и смехотур ты, дядя Паша!

И запели хором:

У моего у милого,

Аккуратненький носок,

Восемь курочек усядутся,

Девятый — петушок.

Песня перекинулась на другую сторону речки:

Поглянуть пойду в лесок,

Выйду на еланочку,

Не заглядывайтесь девки,

На моево Ваничку.

Пели уже все, по обе стороны реки, пересыпая частушки веселым говором и смехом, не замечая, как по живым транспортерам скользят и с грохотом сваливаются в срубы камни, вытесняя воду. В свете костров, поддерживаемых Сережей Серебряковым, лица людей сияют. А над людьми, над кострами, над лесами и горами стоит глухая звездная ночь. Поднявшийся от речки туман запутался в кустах и ветвях деревьев. В лесу тишина и даже филин, любитель поухать в такую пору, молчит, обескураженный песнями и шумом у Глухой пади.