За убегающим горизонтом - [48]

От берега отделилась большая пирога, в которой среди женщин был таитянин, попросивший накануне пострелять из ружей.

— Аотуру, — указывая на него, сказал Эрети. — Его зовут Аотуру.

Когда юноша поднялся на борт, он обратился с новой, на этот раз очень удивившей Бугенвиля просьбой — взять его в неведомую Эноуа Парис, страну Парижа.

Он ударил себя в грудь и сказал:

— Путавери. — Потом, показав пальцем на Бугенвиля, произнес — Аотуру. — Так совершился обмен именами, принятый между друзьями на Таити.

Эрети хлопнул его по спине, подошел к Бугенвилю и тоже похлопал по плечу. Этим он дал понять, что поручает юношу таитянина заботам начальника экспедиции.

Пирога Эрети заполнилась подарками, которые ему преподнесли на фрегате. Наконец он, кряхтя, стал спускаться в нее. Но тут на палубу быстро вскарабкалась хорошенькая молодая таитянка. Она подошла к Аотуру и взяла его за обе руки, заглядывая в глаза. Аотуру обнял и поцеловал девушку, вынул из ушей три маленькие жемчужины и положил ей в руку. Она крепко зажала их в маленьком твердом кулачке и залилась слезами. Глаза Аотуру тоже покраснели, но он отошел от девушки с холодным и твердым выражением, не оставлявшим сомнений в его решимости покинуть родные берега и пуститься с чужеземцами в неведомую даль.

Девушка медленно спустилась по трапу в пирогу, которая наконец отвалила от борта фрегата. Глядя, как она удаляется, Бугенвиль задумчиво процитировал Вергилия:

Нет нам особых домов, мы в лесах обитаем тенистых,

Ложницы по берегам и по рекам зеленые нивы

Мы населяем. Но вы, если есть в сердце желанье,

Сей найдете хребет, я по легкой тропе вас направлю…

Ветер свежел. Вершины гор окутались черными грозовыми облаками, похожими на клубы дыма. Тучи сползали все ниже и ниже, и наконец хлынули потоки тропического ливня. Густая сетка дождя отделила моряков от Новой Киферы.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Быстро стемнело. Лишь по белой полосе бурунов угадывалась в густом мраке линия побережья. На острове не светилось ни одного огонька.

Но Аотуру с палубы фрегата хорошо различал родные места. Он ни за что не хотел спуститься в каюту, которую теперь разделял с астрономом Верроном. Юноша решительно отказался и от европейской одежды. Несмотря на грозные протесты возмущенного отца Лавесса, он обедал и ужинал в кают-компании в одной набедренной повязке. Аотуру бродил по палубе всю ночь, ни на минуту не сомкнув глаз.

Прощался ли он с родиной или просто не привык ночевать в тесном помещении среди незнакомых, непонятных ему вещей?

Утром подул ветер, разогнавший тучи. Матросы «Будёза» выбрали якоря. Фрегат под фоком и двумя марселями вышел в открытое море через проход в рифах, открытый шевалье де Бурнаном три дня назад.

Не прошел корабль и нескольких кабельтовых, как ветер совершенно стих, паруса беспомощно повисли. Сильное приливное течение и крупная океанская зыбь погнали фрегат прямо на коралловые рифы, где пенились и крутились водовороты.

«Еще полчаса — и корабль разобьет в щепы, — подумал Бугенвиль. — А спастись здесь, у отвесных скалистых берегов, вряд ли кому удастся».

Никакие парусные маневры Дюкло-Гийо не помогали, корабль приближался к рифам.

Бугенвиль решил, что если через двадцать минут не подует ветер, он распорядится спустить на воду спасательные шлюпки.

Аотуру в большом волнении ходил по палубе. Он прекрасно понимал, что кораблям грозит гибель. Юноша отчаянно жестикулировал, показывая то на небо, то на воду, подбегал к Бугенвилю и Дюкло-Гийо и быстро-быстро говорил им о чем-то.

До рифов оставалось не больше пятнадцати саженей.

— Спустить шлюпки! — приказал Бугенвиль.

Но Аотуру вдруг радостно улыбнулся, схватил его за рукав камзола и показал на берег. Верхушки огромных кокосовых пальм, растущих у самой воды, наклонились в сторону моря. Вскоре все почувствовали вначале легкий, а затем все более упругий ветер, дувший с запада. В один миг матросы были на мачтах. Корабль, как живое существо, проснувшееся от спячки, вздрогнул всем корпусом и повернул в сторону моря.

Через несколько часов остров Новая Кифера, или, как его называли местные жители, Отаити, совершенно скрылся из глаз. Вокруг, как и две недели назад, расстилалась безбрежная ширь океана, неторопливо катящего свои пологие волны. Пассат гнал корабли все дальше на запад. Но обитатели прекрасного острова, его природа продолжали оставаться главной темой разговоров.

Естественно, что внимание всех было приковано к таитянину Аотуру, который, казалось, не испытывает никакого огорчения, что покинул свою страну.

Очень подвижный, он облазил весь фрегат от бушприта до гакаборта, от палубы до марсов и поразительно быстро усвоил назначение многих снастей и приспособлений. Аотуру охотно вступал в разговор с каждым. Беседа не была затруднительной ни для одной из сторон. Французы объяснялись с помощью тех немногих таитянских слов, которые они успели выучить на острове. Аотуру же обладал такой выразительной мимикой и жестикуляцией, что мог выразить этими средствами даже сложную мысль.

И Коммерсон, и Бугенвиль, и принц, и даже Вивэ расспрашивали его о жизни на острове: обычаях, преданиях, подробностях быта. Таитянин часто заходил в каюту Коммерсона, и ученый, как мог, объяснял ему, зачем понадобилось собирать так много самых разных растений.