За столбами Мелькарта - [76]
— Она просила передать тебе, что позор не коснулся её! — Гискон едва сдерживался, чтобы не зарыдать.
Веки Ганнона опущены, губы плотно сжаты. Только по побелевшим кончикам пальцев, сжимавших край стола, можно догадаться об охвативших его чувствах.
— Итак, после Хреты Мастарна повёл корабль сразу на север? Но как этруск заставил своих гребцов снова сесть за вёсла?
Гискон рассказал о том, как Мастарна высадился на берег, как вероломно захватил чернокожих.
Ганнон взглянул на Дауда:
— И он был среди них?
Гискон кивнул:
— Да, и он. Мы вместе с ним переносили и голод и боль. Рабство сделало меня и Дауда братьями.
Чернокожий мальчик улыбнулся, показав белые, как морская пена, зубы.
— Дауд и Гискон — братья, — сказал он, медленно выговаривая слова.
— Я обещал Дауду помочь вернуться на родину…
— На родину… — в раздумье повторил Ганнон. — Помнишь, Мидаклит рассказывал о моряках, позабывших родину. Они выпили сок лотоса и опьянели. Какие только вина я ни пью, но не могу забыть мою родину! Но я не могу и забыть о том, как она ко мне несправедлива.
Ганнон тряхнул головой. Казалось, он хотел сбросить тяжёлые мысли, захлестнувшие его.
— А мы гнались за какой-то гаулой, приняв её за «Сына бури», — сказал он вдруг. — Вам она не встречалась?
— В море нет, — ответил Гискон, — но я видел её в Гадесе. Это персидский корабль.
— Удивительно! — промолвил Ганнон, после того как Гискон рассказал ему о Сатаспе. — Прихоть деспота погнала его гуда, где не бывал ещё ни один моряк. Судьба была благосклонна к этому персу. Его пощадила буря, а к нам боги были беспощадны. Мы с тобой остались одни. Одни!
Зов океана
В последний раз Ганнон оглянулся на город, на его кровли и купола, на протянувшуюся по откосу холмов ленту стен. Там прошли его детство и юность, там созрела его душа для подвигов и любви. Там он впервые встретил Синту и там же узнал о её гибели. А теперь… Никогда ещё ему Карфаген не казался таким чужим и далёким.
Вчера к нему пришёл Шеломбал. Ему удалось узнать о коварных замыслах Магарбала, в руках которого суффет Миркан был лишь игрушкой. Великий жрец обвинял Ганнона в кощунстве. В последние дни Стратон обходит советников, рассказывая каждому, что он видел на корабле Ганнона жрицу Тиннит — Синту, что Ганнон вопреки воле жреца основал храм в ночь после затмения. Магарбал рассчитывает, что Ганнон не сможет опровергнуть эти обвинения. Да и кто поверит человеку, уже однажды обличённому в обмане! Кто из знатных станет на его защиту? Разве они забыли, что отец Ганнона, Гамилькар, пользовался почти царской властью.
Шеломбал советовал Ганнону не дожидаться судилища, бежать в Утику, где он и его друзья смогут сесть на гаулу, отплывающую в Гадес.
Что ж, Ганнон выполнит совет Шеломбала. Океан… Он уже слышал грохот прибоя, видел ярких птиц, взлетающих с озёр в розовое небо. На берегах Внешнего моря его ждут колонисты. На губах Ганнона улыбка…
Эта улыбка напомнила Гискону прежнего суффета, сильного и отважного. Во взгляде его — блеск незнакомых звёзд, в руках — крепость ползучих растений, оплетавших огромные стволы. За таким человеком можно идти хоть в царство теней. Чувство любви к Ганнону переполнило всё существо Гискона. «Что я знал и видел до встречи с ним?» — думал юноша.
И вот они идут по дороге в Утику.
Дауд напевает песню на своём никому не понятном языке. Зубы его сверкают, как жемчужное ожерелье. Таких весёлых песен Дауд ещё не пел ни разу с тех пор, как белолицые люди увезли его на крылатой лодке. Он поёт об огромных хижинах, которые выше жилищ белых муравьёв, об удивительных вещах, которыми обладают обитатели этих хижин. Он поёт и радуется тому, что его руки свободны от гремящих верёвок, что над его головой нет каменной стены, а небо такое же светлое, как на его далёкой родине. Он поёт о матери и отце, братьях и сёстрах. Он скоро увидит их и расскажет обо всём, что узнал и пережил! Ганнон остановился:
— Ты знаешь, Гискон, Шеломбал вчера рассказал о судьбе этого перса Сатаспа. Евнух, что был с ним на корабле, выдал обман Сатаспа, и Ксеркс приказал казнить его.
— Значит, тебе ещё посчастливилось, — отозвался юноша. — Ведь и тебя отцы города объявили обманщиком. И тебя они не прочь казнить.
Ганнон махнул рукой. Этот жест означал и презрение к людям, захватившим в Карфагене власть, и уверенность в своей правоте. Нет, он ещё вернётся в Карфаген, но не один. Золото Керны даст ему корабли и наёмников. Это золото принесёт ему власть, а его родине — могущество.
И снова они идут по дороге в Утику, двое карфагенян и чернокожий мальчик.
Вечерело.
Мелькарт прятал в ножны свои огненные мечи.
От автора
Наш рассказ о Ганноне-карфагенянине окончен. Какова же его дальнейшая судьба? Удалось ли Ганнону уйти от своих преследователей и достигнуть основанных им колоний? Вернулся ли Ганнон в Карфаген?
Это я предоставляю решать вам, мои читатели. И если вы это сделаете, ни я, ни кто-либо другой не сможет сказать, что вы ошиблись.
О дальнейшей судьбе Ганнона нам ничего не известно, память о нём стёрлась, как пенистый след его кораблей. А между тем о его подвиге до нас дошло больше сведений, чем о каком-либо другом плавании древних. Ведь сохранился перипл — описание морского путешествия вдоль западного берега Африки. Об этом документе можно сказать словами французского мыслителя Монтескье: «Великие люди пишут всегда просто, потому что они больше гордятся своими делами, чем словами». Без всяких прикрас Ганнон рассказывает о том, что видел за Столбами Мелькарта. Мы узнаём, что Ганнон повёл шестьдесят кораблей за Столбы Мелькарта и основал на побережье современного Марокко семь карфагенских колоний. Крайней из этих колоний была Керна, расположенная на маленьком островке в глубине большого залива. Из Керны Ганнон на нескольких кораблях совершил плавание к югу, достигнув мест, где до него не бывал ни один мореход. Это было плавание, которое можно сопоставить с величайшими открытиями нового времени.
