За стеною камышей - [3]

Алишер вообще вел себя отвратительно. Не сводил с меня синих своих глаз (что само по себе могло бы быть приятно и даже очень), но совсем не в том смысле. Он то хохотал, то вдруг замолкал на секунду, чтобы тут же расхохотаться еще сильнее. Надо мной, следует полагать. Я вдруг подумала, что для них я - замурзанный экспонат далекого несовершенного мира. Ладно, что ж поделаешь, но ощущать все это было, честно скажу, довольно неприятно.

На следующий день встала рано. Я еще не знала, что сегодня мне предстоит, но все равно, пускай не думают, что я засоня. Хотя вообще-то встаю после десятка окриков и предупреждений. Мне сказали, что я буду убирать вместе со всеми хлопок и дали такую колясочку, на которой помещался блестящий толстый цилиндр, а от него отходила черная труба. Вся эта техника оказалась индивидуальным хлопкоуборочным агрегатом, нажмешь кнопку, и он действует наподобие пылесоса - глотает хлопок из коробочек, и все дела!

- У нас норма - двести, - сказали мне. Я сперва дар речи потеряла, а потом прикинула и говорю:

- Э, я с такой техникой не двести, а тонну соберу!- Себе же думаю: ну и ну, замечательный мир, норма всемеро против нашей.

Только хвасталась я напрасно. Не прошло и десяти минут, как чудо-агрегат довел меня до белого каления,. Так эту трубу тяжко как следует направлять на хлопок. А если все же сумеешь, что-то внутри блестящего цилиндра щелкает, и он отключается. Я чуть не плачу, сейчас, кажется, готова все бросить и уйти, но гордость не позволяет. Наконец, в мучениях, но одну грядку одолела. Только глянула - как была моя грядка белой, так и осталась, хоть снова проходи. А хлопок, что собран, с землей перемешался. Стою, еле дышу от усталости и с непривычки, а уж тут как тут одна девица, Гульнара зовут, я со вчера запомнила, - донес ей кто, что ли? Так над хлопком заубивалась, а на меня - ноль внимания.

- Чтобы до вечера сделала грядку как облизанную! - Это она мне, значит, приказывает. Ничего себе здесь порядки, гостья, не гостья, а жалеть они, похоже, никого не собираются. И как приказывает... Мне сейчас же наш бригадир Хикмет вспомнился.

А назавтра еле я вышла в поле, так от проклятой трубы ломило руки. До половины сделала грядку, села. Девушки рядом сказали, что за меня поработают, а я ушла к себе в комнату, до вечера лежала, все думала, чем же здесь оказалось лучше, чем у нас. В смысле еды если только.

Но надо тут же сказать, что на следующий день мне разрешили на работу не ходить. А еще два дня я сама не ходила. Пока вроде никто на меня не сердился, разговаривали по-прежнему приветливо, 1 в столовой тоже ничего, кормили. И все-таки хорошего помаленьку. В один прекрасный вечер пришла ко мне Клара и с убийственной ихней вежливостью сказала, что лежать день и ночь вредно для здоровья. Я за эти дни совершенно обленилась и тут, недолго думая, брякнула:

- Хочешь сказать, бездельница я, да? А я не твой хлеб ем, и вообще, у вас тут столько всего, на всех - во! - провела руками по горлу, - можно лопать и не работать совершенно. Людей в коммунизме полагается кормить, работают они или нет.

Она на меня пристально посмотрела, потом что-то пробормотала тихонько, насчет "не хотела обидеть" или что-то в этом роде, и вышла себе. А я подумала: ну вот, начинается. Тихоня тихоней, а на ужин не позвала. Ничего, мы стесняться особенно-то не будем. Я сошла вниз, демонстративно уселась за стол. И место мне нашлось, и гнать не гнали, но никто теперь не заговаривал, не шутил со мной. Меня попросту не замечали, вроде как не я, а пустое место. После еды подошел Алишер и вдруг ни с того ни с сего завел речь о моем доме, который я покинула, о друзьях, которых оставила, о родственниках, по которым, должно быть, скучаю. Что это он, думаю, неужели Кларочка успела ему наш разговор передать? Когда только...

- Сегодня на восьмой карте, - говорил он, - образуется... ну, в общем, ты сможешь уйти обратно, к своим, мы проверяли. Тебе... тебе, по-моему, с нами скучновато, - сказав это, он отвел глаза.

- Я... Вы... - Я даже дар речи потеряла, настолько мне это - что они меня выгоняют - показалось несправедливым и обидным. - Да я же тут ничего еще, кроме поля вашего дурацкого, не видела. Я... Я в магазины, например, даже не успела зайти посмотреть, - выпалила наобум, - а у вас такие шмотки, мои девчонки умрут от зависти!

Алишер покраснел. Ему, видите ли, было стыдно за мое нахальство.

- Для магазина нужен талон, - пробормотал он,- иначе не пустят.

- Талон? - я ушам не поверила. - И у вас?

- Ну да, талон. А его дают только тем, кто собирает не меньше ста двадцати.

Многое я хотела бы ему сказать, что насчет всего этого думаю, но, поразмыслив, сказала только:

- Ладно, завтра выйду на работу.

И вышла, как обещала. Но применила испытанный способ: в каждый фартук (я сказала, что не надо мне никаких ихних агрегатов, я буду собирать по-нашему) бросала пригоршню-другую камней. И всякий раз, когда ссыпала в приемную воронку большой машины, из квадратной трубы слышался грохот, на меня даже оглядывались. Но я делала вид, что ничего не слышу, а они не понимали, в чем тут дело. Наверху, над трубой, стрелка показывала килограммы. Это и был тот агрегат, на котором работал Алишер.