За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге - [48]
— Ага! То ж он со своими. А мы для него чужие. Как хотите, говорит, так и уезжайте.
— Так что ж? Он обиделся дядю Егора. Дядя Егор обещал прилететь, а не прилетел. Теперь вези вот груз батами.
Председатель колхоза был на берегу. Охотники таскали из склада ящики, укладывали в покачивающиеся на волнах баты, а он проверял моторы, подсказывал, как лучше разместить груз.
Лука Иванович подозвал мальчишек и строго предупредил:
— Поедете не вместе, а каждый отдельно. И чтобы без фокусов. Ясно? Вздумаете бежать — охотники разыщут. Но тогда уж не пеняйте — сдадим в милицию.
О походе на батах, трудностях лоцманской службы и прочем
Охотники в последний раз осмотрели груз, переложили кое-какие вещи поудобнее и, сделав каждый на своей лодке круг по воде, ушли домой.
— За продуктами и попрощаться с родными, — объяснила Нинка.
В ожидании взрослых компания устроилась на перевернутом вверх дном бате. Петька, вытащив из кармана тетрадь — ту самую, в которую перерисовывал план охотничьих угодий, — заявил, что будет, по совету Константина Матвеевича, вести подробный дневник. Такой документ, мол, может пригодиться в будущем.
Коля сказал, что хочет собирать камни и научиться водить лодку. Но Лян дружков высмеял.
— Напланировали! Размечтались! Думаете, будет время играть камешки да писать?
— А что? — посмотрел на него Петька. — Не будет? Лодка ведь плывет, а ты себе пиши да пиши.
— Ага, пиши! А кто станет смотреть коряга, камни? Кто будет таскать валежник, варить кашу?
В дороге, объяснил Лян, праздных пассажиров и ротозеев не бывает. Каждая пара глаз и рук на счету, и каждый должен знать свои обязанности…
С удэгейским поселком и его обитателями распрощались примерно в полдень. Поблагодарив Лянову мать за гостеприимство, Петька с Колей забрались в лодки, помахали кепками Нинке, и маленькая флотилия отчалила от берега.
Уже в каком-нибудь километре от пристани, подходя к повороту реки, баты выстроились в нитку. Впереди, показывая дорогу, на тяжело осевшей посудине шел старый неразговорчивый удэге. Пристроившись на носу бата и внимательно глядя в воду, с ним плыл Лян. Вторым, стараясь не попадать на волну и в то же время не отставая, шел скуластый стриженный под машинку парень с Петькой. А в конце, замыкая процессию, на самой быстроходной лодке выписывали по воде зигзаги невысокий крепкий охотник и Коля.
Быть впередсмотрящим на таком маленьком корабле, как бат, оказалось, и правда, непросто. Широкая и с виду спокойная таежная река на самом деле была очень коварной. На каждом километре она раз пять поворачивала то вправо, то влево, разбивалась на множество проток и чуть не ежеминутно меняла и скорость течения, и глубину. Вдобавок к этому часто попадались коряги, камни и перекаты. Затонувшие деревья с торчащими во все стороны корнями и ветвями встречались даже в самых глубоких местах. Гранитные глыбы коварно подстерегали путников у высоких скалистых берегов, а перекаты грозили разбить баты как раз там, где скалы расступались и река катилась по ровному жесткому ложу из гальки.
Все это Петька должен был своевременно заметить и заранее предупредить рулевого об опасности. Подводные камни и затонувшие деревья они осторожно обходили стороной, на мелких местах сбавляли скорость, а достигнув очередного переката, нередко выключали мотор и даже выбирались из лодки, чтобы провести ее за собой.
Если бы так пришлось плыть до самого вечера, не выдержал бы, наверно, никто. Шутка ли целыми часами таращиться в воду? Голова кружится, в глазах рябит — того и гляди вывалишься за борт. Но, к счастью, уже километров через пятьдесят река стала глубже. К тому же Петька приспособился: смекнув, что их бат идет строго за батом старого охотника, он начал смотреть не столько в воду, сколько на Ляна. Достаточно было мальчишке поднять руку и показать вправо или влево, как Петька повторял сигнал, и вторая лодка обходила препятствие так же, как первая.
Когда выбрались на настоящий речной простор и немного передохнули, Петька поднялся с сиденья и осмотрелся. Перед ним до самого горизонта расстилалась река. Она искрилась, играла серебром и как зеркало отражала в себе все: и высокие берега, и крохотные, поросшие тальником островки, и длинные, высовывающиеся из воды сучья. Над головой, в высоком прозрачном небе, медленно плыли белые облака, сияло солнце, а на горизонте, как нарисованные, поднимались синие-пресиние горы. Да! Если бы раньше кто-нибудь сказал Петьке, что горы могут быть такими синими, он, наверно, никогда не поверил бы.
На высоких обрывистых крутоярах стояли стройные ясени, шелестели под ветром узорчатыми листьями дубы и клены. На склонах сопок треугольными пятнами темнели острые вершинки елей, цвели, обвитые виноградом и лимонником, кусты бузины, а вдоль заболоченных тихих проток щетинились тальники.
У крутых поворотов река подмывала песчаный берег, и огромные, еще живые деревья, свисая вниз, цеплялись за землю всего одним-двумя корнями. Стоило, казалось, крикнуть, бросить камень, как они оборвутся и с треском, ломая ветви, рухнут в пучину. Многие и падали: в реке возле обрывов часто попадались коряги с еще зелеными листьями.
