За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге - [18]

Митька, увидев, что происходит, вспыхнул тоже.

— А-а! Не пустишь? Не пустишь?

В два прыжка взмахнув на обрыв, он сжал кулаки и как петух закружился возле Петьки.

— А откуда ты такой взялся? А кто такой, чтоб распоряжаться?

В груди у Петьки ёкнуло. Белобрысый задира был плотнее и крепче. Но отступать в такую минуту значило струсить. Трусость же в семье Луковкиных считалась позором. Еще давно, когда Петьке было лет пять, отец учил: «Первый никого не обижай, в драку не лезь. Но если обидят, колоти задиру, как сумеешь. Достанется самому — не беда: в другой раз все равно не тронут».

Видимо, так надо было поступить и сейчас. Петька покрепче уперся ногами в землю и, заложив руки за спину, не отступил.

— Я-то никто. И другими не распоряжаюсь. А вот кто тебе разрешил распоряжаться?

Митьку такая невозмутимость озадачила и обозлила еще больше. В душе он считал городских хлюпиками. А тут выходило, что городской на него плевал.

— Мне? Мне? — дрожа и заикаясь, переспросил он. — Да ты знаешь? Знаешь, кто мой отец?

— Ну и кто?

— Управляющий совхозным отделением. Вот кто! Захочу — нынче же получишь по шеям и из лагеря, и из деревни!

— Ну и пожалуйста. Захоти. Можешь дать по шеям даже сам. Только сдачи получишь тоже.

— Сдачи? Это мне сдачи, да? От тебя, да?

Митька сжался, скрипнул зубами и двинул Петьку в ухо. Левая рука тут же потянулись, чтобы схватить недруга за волосы, но промахнулась, и острые ногти прошлись по лицу.

— Ага! Выходит, ты драться? Драться? — забормотал Петька. — Тогда ладно! Ладно!

Отпрыгнув от обрыва (можно было скатиться в воду), он выставил вперед руки и, пригнувшись, приготовился к новому нападению.

А Митька, распаляясь все больше и больше, продолжал наскакивать. Крепкие кулаки его замелькали в воздухе, как молотки. Удары один сильнее другого сыпались почти беспрерывно. Однако теперь Петька увертывался от них. Зимой он частенько бывал в спортзале и, конечно, не раз наблюдал, как дерутся боксеры. Случалось, тренировался с друзьями и сам. «Ничего! Танцуй, танцуй! — сжав зубы и принимая удары на руки, твердил он теперь. — Я подожду, когда откроешься. А как откроешься, дам такого крюка, что небось не зарадуешься». Ужасно хотелось сбить нахала одним ударом — так, чтобы в нокаут и не дрыгал ногами.

Удобный момент представился довольно скоро. Запыхавшись и не чувствуя особого сопротивления, Митька на какой-то миг подался назад, чтобы перевести дыхание. Петька уловил это и, сделав выпад вперед, нанес удар в лицо. Митька от неожиданности всхлипнул, дернул головой и тут же шлепнулся толстым задом на землю.

— Получил? Хочешь еще? — наклонился в азарте Петька.

Но Митька не хотел. Лежа на спине и опираясь на локти, он бессмысленно крутил башкой, моргал и, должно быть, никак не мог понять, что с ним случилось. Наконец боязливо ощупал расквашенный нос, увидел на руке кровь и вскочил как ошпаренный.

— Ви-и-и, убили! Ви-и-и-и, зарезали!.. Ой, мамочки, зарезали! Ой, мамочки, убили!..

В следующую секунду он уже мчался по дороге домой и, беспрерывно взвизгивая, повторял:

— Ой, убили! Ой, мамочки, зарезали!

Коля и Петька ошарашенно смотрели ему вслед, а голозадый Андрюшка, хлопая себя по бедрам, повторял:

— Вот звезданул, так звезданул! Вот звезданул!..

Когда сынок управляющего скрылся за поворотом и крики смолкли, Петька глубоко вздохнул и полез с обрыва обмывать расцарапанное лицо. Потом они вместе с Колей собрали разбросанные удочки, сменили воду в чайнике и, сунув под мышки одежду, уныло поплелись в село.

Всю дорогу молчали. Только уже под конец Коля, не поднимая головы, обронил:

— Говорил тебе не связываться! Что теперь будет?

Петька думал об этом и сам. Боевой запал уже прошел. И стало ясно, что ничего героического в драке не было. Болела каждая жилка, в ухе звенело, будто там поселился комар, царапины на лице горели. А что могло ждать в лагере? Следы от ногтей на лице ведь не сотрешь и не замажешь. Любопытные мальчишки сразу начнут допытываться, что да как, девчонки побегут к вожатой. Не промолчит, конечно, и Митька. Он небось уже теперь дома, уткнулся в материн подол и жалуется.

Да! Куда ни кинь, получался клин. Хорошая взбучка была обеспечена. Могли, чего доброго, отправить к домой. Что же касается отлучек в тихий час, то на них приходилось ставить крест и вовсе. И это было, пожалуй, самое обидное.

О горечи душевных терзаний, чрезвычайном судилище и ненароком заработанной морковке

К подъему Петька, разумеется, опоздал. Когда перебрался через Кедровку, пионеры уже строились.

— В кино! В кино! — радостно приплясывали девчонки.

— У-у, чтоб вам пусто было! Не могли уж поспать как следует, — пытаясь незаметно проскользнуть мимо вожатой, пробормотал Петька.

Самое разумное было бы пробраться на школьный чердак или в сарай и просидеть там до сумерек. Но это не удалось.

— Нет, нет, Луковкин! Не ловчи. Из этого ничего не выйдет, — раздался голос Веры. — Сейчас же иди сюда.

Волей-неволей пришлось стать перед товарищами. Увидев, как исполосованы его лоб и щеки, мальчишки и девчонки сразу притихли. Вожатая же отчитывать не торопилась. Окинула беглеца внимательным взглядом, тряхнула косой и только потом строго спросила: