За рычагами танка - [11]

— Одного. — я, второго — ты, третьего — твой сосед, четвертого — сосед того соседа… Если все мы по одному фрицу положим, так некому будет в Москву входить! — парировал Рагозин.

Подъехала санитарная машина. Солдат-санитар, вытаскивая носилки, крикнул:

— А ну, который здесь ранен? Живо в санбат!

Во второй половине ноября под Москвой задымились метели, в березовых рощах, смешиваясь с грохотом орудий и пулеметными очередями, выли осенние ветры. Земля гудела от разрывов фашистских снарядов и авиационных бомб.

В один из таких дней Рагозин подошел к врачу и заявил:

— Выписывайте! Голову починили, руки, ноги в порядке. И нечего мне здесь отсиживаться.

Рагозина выписали, но ему не удалось попасть в свою часть. Его назначили в другую танковую бригаду. Это было как раз в дни, когда противник развернул второе генеральное наступление на нашу столицу и наши войска всеми силами сдерживали натиск врага.

Не один, не два, а десятки раз вместе с другими ходил в контратаки и механик-водитель Рагозин на своей тридцатьчетверке. Многими вмятинами от снарядов и осколков был помечен броневой корпус его танка. Но экипаж оставался невредимым. А вот день 25 ноября чуть было не стал для Рагозина роковым. Вот как это было.

Отразив несколько атак противника, танкисты отошли на исходные позиции. Экипаж вышел из машины, чтобы хоть немного поразмяться, а тут привезли обед.

— Давай заправляться, ребята, пока фрицы отдышатся, — крикнул Рагозин товарищам и, достав котелок, стал устраиваться возле гусеницы танка. В это время около него белым веером полыхнуло пламя, раздался сильный треск, над головой, противно фырча, пронеслись осколки, царапнув по танкошлему. Рагозина, перевернув, отбросило метра на два в сторону. Вгорячах он вскочил на ноги, стараясь понять, что произошло, но ничего не видел: глаза сковало мучительной режущей болью. «Выбило, вытекли», — мелькнула страшная догадка. Он стал лихорадочно ощупывать глаза. Пальцы нащупали под веками глазные яблоки целыми и невредимыми. Боль же от прикосновения к ним еще больше усилилась. Горький протяжный стон вырвался из груди Рагозина, и он, оторвав руки от глаз, сел на землю, поджав к груди колени.

Когда дым и пыль, поднятые взрывом, рассеялись, товарищи, хлопотавшие у других машин, бросились к нему.

Мина упала рядом и разорвалась в тот момент, когда Рагозин наклонился над котелком. Осколками, к счастью, его не поранило, но световой вспышкой обожгло глаза и запорошило их земляной крошкой, так что попытки открыть веки вызывали нестерпимую боль в глазах.

Санинструктор, вызванный командиром взвода, проговорил с сожалением, разведя руками:

— Ничего не могу сказать — смотреть не дает, больно. А если и посмотрю, так что я скажу — ведь это глаза. В госпиталь надо.

— А видеть я буду? — с отчаянием в голосе спросил Рагозин.

— А разве я знаю, — пожав плечами, ответил санинструктор. — В госпитале скажут, только надо спешить. Это глаза!

Танкисты молча окружили сидящего на земле Рагозина, искоса бросая друг на друга взгляды, сокрушенно качая головами.

— Пойду за носилками, — нарушил молчание санинструктор, — тут недалеко.

— А коли недалеко, так зачем — носилки, — возразил Рагозин, вставая, — ведь не ноги, а глаза повредили. И сам дойду, только проводите, не вижу. А в госпиталь мне ни к чему, промоют глаза — и в танк, сейчас не время отлеживаться. Немец рядом с Москвой…

— Не сомневайся, Иван, немца мы и без тебя в Москву не пустим, лечись. До Берлина еще далеко, скорей вылечивайся и догоняй, — напутствовал Рагозина лейтенант.

В медсанбате Рагозину сказали:

— Глаза — дело серьезное. Световым лучом роговицу обожгло. В условиях медсанбата такое лечение не положено да и невозможно. Обработаем — и в госпиталь.

В полевом госпитале Рагозин снова попытался получить ответ на мучивший его вопрос. Только врач приступил к осмотру, а он снова за свое:

— Доктор, а видеть я буду, танк водить смогу?

— И видеть будешь, и танк, возможно, водить будешь, если быстро попадешь в руки специалистов. Поэтому с ближайшей же партией отправишься в глубокий тыл.

Через несколько дней санитарный вагон, в котором вместе с другими ранеными ехал Рагозин, отцепили в Омске.

Выписался Рагозин из госпиталя после того, как на весь мир прогремела весть о победе советских войск под Москвой.

Идя в запасной полк, он мечтал с первой же маршевой ротой уйти на фронт: коль наши гонят фашистов, так механики на фронте во как нужны!

С таким же мнением встретился Рагозин и в полку. В штабе полка ему сказали:

— Механики на фронте сейчас очень нужны, а готовить их будем здесь, вы назначаетесь инструктором по вождению танков.

Выслушав решение полкового начальства, Рагозин закусил нижнюю губу и долго стоял молча. А какой довод он мог противопоставить такому решению? Только то, что он хочет бить фашистов? Ну а разве, готовя механиков для фронта, он будет решать не ту же самую задачу? Один он поведет в бой только один танк, а за месяц-полтора подготовит столько механиков, что они одновременно смогут повести в бой батальон танков. Рассудив так, Рагозин молча покорился своей судьбе. Да только ненадолго хватило ему «благоразумного» терпения. И вот однажды, не выдержав, он пришел к начальнику штаба полка, заявил: