За рубежом и на Москве - [60]
— Разве я тебе не говорила этого?
— Да, я знаю. Но жить на чужбине тяжело. К тому же у меня на родине старик отец… неоконченное дело. Ради своего счастья, — при этом молодой человек нежно взял свою спутницу за руку, — я не мог покинуть всё это и остаться там, во Франции. Меня вечно за это мучила бы совесть.
— И я сама никогда не простила бы себе того, что ты ради меня оставил своё дело, — сказала женщина.
В это время к ним подошёл капитан корабля, высокий белокурый англичанин, и сказал:
— Мистер Аглин, сегодня вы оканчиваете своё водное путешествие и отправляетесь сухопутьем к московским дикарям.
— Да, мистер Джон, — ответил названный Аглиным. — Благодарю вас за все ваши заботы о нас во время путешествия.
— О, зачем об этом говорить! Я сделал всё это не даром: вы заплатили за это деньги, мы — квиты. Желаю вам успеха, доктор, при дворе московского деспота. Впрочем, я не завидую вам в этом. Попасть к московскому царю, к турецкому султану, к персидскому шаху — одно и то же: не можешь сегодня поручиться, что завтра будешь иметь голову на плечах. Все они одинаковы, нехристи.
— Но ведь московиты — христиане, — заметил Аглин.
— Да, но хуже язычников. Варварский народ. Впрочем, говорят, что они рады видеть у себя нашего брата, чужеземца, особенно если он хорошо знает какое-нибудь ремесло! — сказал капитан и отошёл в сторону, чтобы отдать какое-то приказание матросам.
Начала надвигаться ночь, а царских приставов всё не было. Аглин и молодая женщина сели на кучу канатов и стали смотреть на берег. Что-то там их ждёт? Радость и счастье или горе и злоключения? Бог ведает. Даль так туманна, а будущее так темно, что трудно сказать что-либо определённое. Быть может, там давно приготовлена плаха, около которой ходил палач, играя светлым, остро отточенным топором. Вот он, этот чужеземец, кладёт свою голову на плаху, а дьяк читает, что «по приказу великого государя, за его предерзостный побег и укрывательство в чужих странах надлежит его смертию казнить». Удар — и голова, отскочив от туловища, прыгает по ступенькам помоста.
При этой мысли Аглин зажмурил глаза и невольно вздрогнул.
— Ты что? — спросила молодая женщина.
— Холодно! — солгал он. — Избаловался я у вас там тёплом-то. Теперь надо привыкать к нашим холодам. Смотри не замёрзни здесь ты!..
— С тобою? О нет!
Молодой человек тихо прижал спутницу к себе и, вызывающе кивнув головою на берег, мысленно сказал:
«Э, будь что будет! От своего не отступлю… хотя бы пришлось и голову сложить на плахе».
II
На другой день рано утром подъехали к кораблю на лодках пристава с дьяком во главе, и были предупредительно приняты капитаном.
— За какой такой нуждой приехали в наше государство? И из какой земли? И с каким товаром? И что намерены здесь купить? И нет ли у вас больных моровой язвой людей? И нет ли у вас противу нашей земли порохового зелья и пищалей и иных прочих огнебойных орудий? И есть ли люди, охочие великой государевой пользе послужить? — начал делать через толмача-англичанина дьяк по списку вопросы.
Капитан подробно отвечал на них, а при последнем вопросе указал на Аглина как на желающего отправиться в Москву, чтобы там служить великому русскому государю.
Однако дьяк не обратил внимания на Аглина, а занялся определением размеров пошлин на разные привезённые товары.
Когда последнее было окончено, пошлины уплачены и разрешено свозить товары на берег, дьяк обратился к Аглину и стал спрашивать его, тоже через толмача: откуда он, какой веры, зачем в Москву едет и какое его занятие?
Аглин ответил:
— Подданный я французского короля, католической веры, дело моё докторское и еду в Москву послужить великому государю, так как наслышан, что его величество жалует искусных докторов.
— Письма рекомендательные имеешь? — спросил дьяк.
— Какие письма? — с удивлением спросил Аглин.
— От короля вашего или от какого другого потентата, кои бы твоё искусство подтвердили и тебя хорошим доктором представили!
— В этом я имею свидетельство от коллегии, где я испытание держал и которая меня доктором представила.
— Э, что твоё свидетельство и твоя коллегия! Свидетельство ни при чём: захочет наш царь дать докторское свидетельство, так кому хочет даст[31].
Молодой человек на это ничего не ответил. Он хорошо знал, что такие случаи возможны в Московском царстве, где считалось, что царь может делать всё.
— Так писем у тебя никаких нет — ни к нашему великому государю, ни к кому из его ближних людей или каким-либо боярам? — продолжал допрашивать дьяк.
— Нет, ни к кому нет, — ответил Аглин. — Я думал, что моей грамоты, выданной коллегией, достаточно, чтобы пользовать болящих людей в Московском государстве.
— Ну нет, этого мало! Кто тебя знает, что ты за человек? Может быть, какой чернокнижник и врагами нашего великого государя подослан, чтобы его царского величества здоровье испортить или поветрие какое на царство пустить. Или, быть может, ты по звёздам читаешь и соединение светил небесных такое соделаешь, что на пагубу православному народу сие сбудется. Уж не проверить ли мне тебя?
— Как же так? — с изумлением произнёс Аглин. — Что же вы-то в нашем искусстве знаете? У нас, в немецких, английских и франкских народах, люди несколько лет употребляют, чтобы врачебное искусство изучить, которому вы не обучались.
Художественно-документальная повесть о первом русском кругосветном путешествии шлюпов «Надежда» и «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского, предпринятом в 1803–1806 гг. для снабжения колоний в Русской Америке.
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
Череванский Владимир Павлович (1836–1914) – государственный деятель и писатель. Родился в Симферополе, в дворянской семье. Сделал блестящую карьеру: был управляющим московской контрольной палатой; в 1897 г. назначен членом государственного совета по департаменту государственной экономии. Литературную деятельность начал в 1858 г. с рассказов и очерков, печатавшихся во многих столичных журналах. Среди них особое место занимал «Сын отечества», где в дальнейшем Череванский поместил многочисленные романы и повести («Бриллиантовое ожерелье», «Актриса», «Тихое побережье», «Дочь гувернантки» и др.), в которых зарекомендовал себя поклонником новых прогрессивных веяний и хорошим рассказчиком.
Историческое сочинение А. В. Амфитеатрова (1862-1938) “Зверь из бездны” прослеживает жизненный путь Нерона - последнего римского императора из династии Цезарей. Подробное воспроизведение родословной Нерона, натуралистическое описание дворцовых оргий, масштабное изображение великих исторических событий и личностей, использование неожиданных исторических параллелей и, наконец, прекрасный слог делают книгу интересной как для любителей приятного чтения, так и для тонких ценителей интеллектуальной литературы.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
В романе князя Сергея Владимировича Голицына отражена Петровская эпоха, когда был осуществлён ряд важнейших и крутых преобразований в России. Первая часть произведения посвящена судьбе князя, боярина, фаворита правительницы Софьи, крупного государственного деятеля, «великого Голицына», как называли его современники в России и за рубежом. Пётр I, придя к власти, сослал В. В. Голицына в Архангельский край, где он и умер. Во второй части романа рассказывается о детских, юношеских годах и молодости князя Михаила Алексеевича Голицына, внука В.
Интересен и трагичен для многих героев Евгения Карновича роман «Придворное кружево», изящное название которого скрывает борьбу за власть сильных людей петровского времени в недолгое правление Екатерины I и сменившего ее на троне Петра II.
Исторические романы Льва Жданова (1864 — 1951) — популярные до революции и ещё недавно неизвестные нам — снова завоевали читателя своим остросюжетным, сложным психологическим повествованием о жизни России от Ивана IV до Николая II. Русские государи предстают в них живыми людьми, страдающими, любящими, испытывающими боль разочарования. События романов «Под властью фаворита» и «В сетях интриги» отстоят по времени на полвека: в одном изображён узел хитросплетений вокруг «двух Анн», в другом — более утончённые игры двора юного цесаревича Александра Павловича, — но едины по сути — не монарх правит подданными, а лукавое и алчное окружение правит и монархом, и его любовью, и — страной.
В книгу вошли три романа об эпохе царствования Ивана IV и его сына Фёдора Иоанновича — последних из Рюриковичей, о начавшейся борьбе за право наследования российского престола. Первому периоду правления Ивана Грозного, завершившемуся взятием Казани, посвящён роман «Третий Рим», В романе «Наследие Грозного» раскрывается судьба его сына царевича Дмитрия Угличскою, сбережённого, по версии автора, от рук наёмных убийц Бориса Годунова. Историю смены династий на российском троне, воцарение Романовых, предшествующие смуту и польскую интервенцию воссоздаёт ромам «Во дни Смуты».