За рубежом и на Москве - [58]

Роман взял их и стал внимательно сверять.

— Неладно, государь, — немного погодя сказал он. — В латинской речи титло-то исправлено, как надо быть, а на ихнем языке по-прежнему стоит.

— И «князя обдорского» нет, и «царь казанский и астраханский» после «князя смоленского»?

— Да, по-прежнему.

— Что же это такое? — обращаясь к Беллефону, взволнованно сказал Потёмкин. — Я такое письмо взять не могу. Что же это? Всё так хорошо шло — и на последях вы такое непотребство сотворили…

— Хорошо, хорошо, — стал успокаивать его Беллефон. — Дайте мне письмо. Я пойду к королю и всё устрою. А вы пока позавтракайте.

— Нет, есть я не буду, — ответил раздражённый Потёмкин. — Пока письмо не исправите, я к еде не притронусь.

Беллефон взял письмо и пошёл в комнаты короля. А русские сидели за накрытым столом и не притрагивались к кушаньям.

Вскоре вернулся Берлиз.

— Король приказал вновь написать письмо, — сказал он, — и поставить все титулы по порядку. Ошибку эту сделал писец, писавший письмо.

— Ну, если так, тогда дело другое, — сказал Потёмкин, и посольство стало есть.

Пили и ели много. Произносили речи. Пили за здоровье короля и царя.

Когда завтрак близился к концу, вошёл секретарь с переписанным письмом и подал его Потёмкину.

— Проверь, Роман, — обратился он к Яглину.

Последний развернул письмо и чуть было не выронил его из рук.

— Государь, такое письмо мы принять не можем, — сказал он. — Это поруха государеву имени.

Оказалось, что письма не переписали, а лишь зачеркнули ошибки, чтобы вписать требуемые титулы и слова «самодержец всея России» пришлись как раз на зачёркнутом месте. Это было прямое оскорбление.

— Я не могу принять такое письмо: это поруха царёву имени! — воскликнул Потёмкин. — За это с меня голову снимут.

— Взять письмо и переписать! — сказал секретарю рассерженный Беллефон.

Секретарь чуть не кубарем вылетел из комнаты вместе с письмом.

Завтрак подошёл к концу. Когда все вышли из-за стола, Потёмкин подошёл к Беллефону и сказал:

— Исполать тебе, воевода, что ты так пёкся о нас всё время! Спасибо! Не погнушайся принять от меня подарок. — С этими словами он снял с себя свою высокую горлатную шапку из дорогого соболя с султаном из драгоценных камней и нахлобучил её маршалу до самого носа. — Ну, вот, стало быть, ваш народ и наш теперь в братском союзе и приязни находятся, — произнёс посланник смеясь.

Поражённый Беллефон оцепенел и долго ничего не мог сказать. Когда же он освободился, от шапки, то рассыпался в благодарностях и, протянув Потёмкину свою простую шляпу, просил его принять её на память о нём.

Через некоторое время принесли новое письмо Людовика Четырнадцатого. Яглин и Урбановский нашли его в порядке, и спустя час, полюбовавшись на королевскую семью, отправлявшуюся кататься со своей свитой, посольство поехало восвояси.

XVII

Яглин несколько раз вспоминал Баптиста, но напрасно ломал голову над вопросом: куда скрылся солдат?

«Зарвался как-нибудь, и убили его где-нибудь в трущобе», — решил он, а потому чрезвычайно удивился, когда на следующее утро Баптист явился.

— Где ты пропадал? — изумлённо воскликнул Роман.

Баптист махнул рукой вместо ответа и затем немного погодя произнёс:

— Дайте вина, если есть. С утра не пил и не ел.

Выпив залпом три стакана вина, он лёг на постель и тотчас же уснул.

Яглин не будил его. Платье солдата было всё в пыли, испачкано и изорвано; лицо похудело, поросло бородой; под глазом виднелся свежий кровавый шрам.

«Где он мог быть?» — раздумывал Яглин и не приходил ни к какому ответу.

Часов через шесть Баптист проснулся и, протирая свои заспанные глаза, оглянулся кругом.

— Теперь ты расскажешь, где ты был? — спросил Яглин.

— Погодите. Дайте сначала справиться со своей головой, припомнить всё, а там, может быть, что надумаем.

Какая-то робкая надежда закралась в душу Яглина, но он тотчас же отогнал её прочь, не желая возбуждать в себе ничего, что могло бы затем повести к разочарованию.

Баптист попросил ещё вина и стал пить. Как ни приставал к нему Яглин с расспросами, тот даже не отвечал на них, и Роман скоро отступился от него, тем более что вскоре его позвали к посланнику.

— Ну, Роман, пора и в дорогу! — сказал последний. — Слава богу, все мытарства отмытарили. Послужили царю-батюшке, — пора и о себе подумать! Будет на чужеземщине болтаться, — скоро и Москву златоверхую увидим. Рад ты, поди, Роман?

— Рад, — безучастным тоном ответил Яглин.

— Ну, как, поди, не рад, — продолжал весёлым тоном Потёмкин. — Ведь там тебя невеста-разлапушка ожидает…

Эти слова больно кольнули в сердце Романа, и он, чтобы не выдать своего волнения, отвернулся в сторону, как бы роясь в каких-то вещах.

— Да, царь не забудет нашей службы, — продолжал Потёмкин. — И король тоже, наверно, пожалует нас.

И действительно, Людовик в тот же вечер прислал посольству подарки. Потёмкину он подарил портреты во весь рост с себя, королевы и дофина, а остальным членам посольства прислал в подарок ковры, сукно, настенные часы, ружья, пистолеты и шпаги.

— Не забыл он и вас, толмачей, — сказал посланник и передал присланные Людовиком XIV Яглину и Гозену по семисот ливров и Урбановскому — четыреста.