За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [51]

Сутяжничество общин мечетей проникало и в семьи. Мусульмане и мусульманки вроде татар, изображенных на ил. 4, в основном были согласны, что посредники в разрешении семейных конфликтов должны опираться на шариат при поддержке царского законодательства. Однако они спорили об определениях прав, которыми шариат наделял благочестивых мужчин и женщин в роли супругов и родителей.

Рассказы о семейных спорах, сохранившиеся в государственных архивах и в мусульманских источниках, свидетельствуют, что режим ценил возможности, открывавшиеся в этих спорах. В своем стремлении к стабильному внутреннему порядку среди неправославных подданных власти считали просьбы о вмешательстве в семейные дела признаком покорности мусульман отеческой власти государства, хотя и жаловались на мусульманское сутяжничество и огорчались из‐за невежества бюрократии в области исламского права. Но и здесь они интерпретировали свою миссию как защиту мусульманского священного права от нарушителей.

Однако общие ожидания часто приводили к непредвиденным следствиям. Имперское законодательство поддерживало власть утвержденных государством религиозных авторитетов всех конфессий в области регуляции брачных и других подобных вопросов. Но с вовлечением в мусульманские семейные споры стало понятно, что власти не располагают экспертным знанием о религиозных законах, которые должны были насаждать, в то время как британцы в Индии и французы в Алжире вооружали своих администраторов последними открытиями востоковедческой науки[213]. Более того, администраторы на Кавказе, в Крыму и восточных провинциях заметили, что у самих мусульманских клириков нет единства относительно правильной интерпретации шариата. И тем не менее власти обнаружили, что мусульмане ждут от них исполнения обещаний вершить правосудие ради общего блага, подкрепляя свои аргументы о правильном понимании священного права. Миряне посылали прошения властям вплоть до столичных, ища поддержки в спорах не только с супругами, родителями и свойственниками, но также в конфликтах с клириками, которым государство доверило регламентацию мусульманской семьи.

Хотя власти стремились хранить мирный и патриархальный внутренний порядок, выгодный местной администрации, они невольно санкционировали широкомасштабные изменения, которые подрывали эту цель. Их посредничество в семейных конфликтах мусульман способствовало возникновению новых стратегий интерпретации религиозного права и новых форм восприятия государства. В отличие от колониальных администраторов других стран, российские власти XIX в. не сделали эмансипацию женщин основной задачей имперской политики в отношении ислама и не восприняли реформистский язык своих европейских современников. Они защищали права женщин в мусульманских браках, что не предусматривалось для других женщин, но не потому, что хотели «освободить» женщин от исламской традиции, а потому, что притязали на следование букве этой традиции. И поэтому, в то время как православной женщине было почти невозможно легально расторгнуть брак, мусульманки встречали в лице чиновников благосклонных слушателей. Власти регулярно поддерживали женщин в спорах о разводе, разделе собственности, в вопросах материального обеспечения и физической неприкосновенности, заявляя, что эти права дарованы им шариатом. Эта поддержка позволяла мусульманкам, зачастую при поддержке их родственников, апеллировать в различные инстанции о разводе, судиться за собственность или алименты и добиваться наказания жестоких мужей или свойственников.

Во второй четверти XIX в. количество подобных апелляций, получаемых правительством Николая I от мусульман и мусульманок, полагавших защиту шариата основным аспектом царской юстиции, постоянно росло. Власти, решившие систематизировать семейный правовой порядок, сотрудничали с мусульманскими учеными, стремившимися популяризировать новое понимание исламской ортодоксии ради создания согласованного законодательного ответа на инициативы снизу. Бюрократы отбросили некоторые общие для региона практики – полигамию, похищение невест и брак без родительского согласия. Но власти не выступили прямо против этих обычаев, а осмотрительно прибегли к сотрудничеству влиятельных мусульман. Почти во всех случаях власти находили мусульманских посредников, желающих поддержать их взгляды и утвердить изменения посредством ссылок на авторитетные исламские тексты.

При изучении государственного вмешательства в мусульманские семейные споры видно, до какой степени и имперские чиновники, и мусульманские ученые пытались контролировать выступления мирян с просьбами о вмешательстве государства. Обе стороны искали точки соприкосновения между государственным и исламским правом в своих собственных целях. Мусульманские ученые со своей стороны видели в государственной власти инструмент систематизации применения специфических толкований ханафитской правовой школы, выдвигая в качестве «традиционных» те интерпретации, что вытекали из этого совпадения интересов.

Как и в других областях политики в отношении ислама, меры, выработанные для поднятия авторитета улемов, вместо того порождали жаркие споры. Важнее всего, что они создали сложную систему применения исламских правовых решений, относящихся к семье. В первые десятилетия XIX в. участие мусульман в этой апелляционной структуре закрепило роль имперских учреждений как пространства для исканий мусульманами Божией воли в самой личной из дискуссионных областей.