За правым крылом - [21]
— Что случилось?
— Да вот, — безнадежно развел руками машинист, — отключилась защита и не восстанавливается. Что ни проверяю — все нормально, а не идет, хоть убей!
— Не ругай машину. Ну-ка, свежим глазом с вашего разрешения…
Машинист несказанно обрадовался нечаянной помощи опытного товарища.
Быстро летят минуты при вынужденной остановке. Диспетчер, правда, не сразу спохватился, что поезд остановился, но все же спохватился. Тут уж от рации хоть не отходи: что да как, да скоро ли поедешь?
— А что это мы вдвоем-то стоим? Давай-ка перебирайся на мою машину, там все в порядке, да засвистывай, пока движенцы не спохватились, а я на твоей на свежую голову помаракую.
Так поезд с бокового пути ушел с другим машинистом. А через несколько минут отправился и второй.
Помощь товарищу не считается чем-то выдающимся.
Но бывает, к сожалению, и другое.
Принимаю как-то электровоз на станции. Смотрю, пишет сдающий машинист в бортовой журнал: «Замечаний нет». Хорошо. Поехал. И тут началось: защита тяговых двигателей отключается, схема включения аппаратов работает нечетко. Раза три останавливался для ремонта. Кое-как вернулся. Да еще не в депо, а на ту же самую станцию, откуда выехал. Передал я диспетчеру, что электровоз может следовать в свое депо или с легковесным поездом, или вообще без вагонов. А сменять меня приходит тот же машинист. Я ему все беды и выкладываю, а самому неудобно: принимал у человека машину без замечаний, а сдавать приходится такую, что полстраницы ремонту написал. А его помощник возьми да и включись в разговор:
— А она и у нас всю поездку барахлила, еле доехали.
Святая простота! Откуда было ему знать, что машинист сдал нам электровоз «без замечаний»?
Вспыхнул машинист — ладно хоть стыд у человека остался.
Раньше работали так: за каждым локомотивом закреплялось по три или четыре бригады, и уж свою машину этот экипаж знал досконально. А теперь все общее. Сто электровозов, к примеру, есть в депо и три-четыре сотни машинистов. Принимаешь из отстоя электровоз, разве за считанные минуты, отведенные для приемки, все усмотришь?
А бывает, на приемку машины и вовсе нет времени: приходишь на смену, а на выходном уже зеленый горит.
Доверие — норма. Обман настолько редкое явление, что, казалось бы, и говорить об этом не стоит. Но ведь бывает же! Но уж тогда держи ответ! От начальства выговор — обидно. Премии лишиться — жалко. Но вот когда совесть собственная сна лишит, не даст открыто товарищам в глаза посмотреть — совсем худо. А если свой брат машинист руки не подаст — тут и вовсе хоть сквозь землю проваливайся.
Однажды судили за выпивку машиниста товарищеским судом. Не на работу шел и не с работы, а так — надел форму, да и пошел «гулять».
Машинистов уважают за строгость, за собранность, за нелегкий круглосуточный труд. А тут такое!
— Тебе своя честь не дорога, а о нашей ты подумал?
— Близко таких к электровозу подпускать нельзя! Завтра как будет управлять поездом, в котором люди? Как будет управлять?
Это не от начальства выговор — это спрашивают товарищи. Им не все равно, как отзываются обо всех машинистах. Честь, она в этом случае общая, если дело одно.
За правым крылом
Дед Папочкин давно вышел на пенсию, а его старинный паровозик «овечка» еще попыхивал в маневровых тупиках. И дед попросил оставить его на этой немудрящей работе «сверхсрочно». Здоровья старик был отменного, и его оставили.
На дежурство он приходил загодя. Вокруг него собиралась молодежь. Его всегда просили рассказать что-нибудь «этакое». Дед был личностью исторической, на праздничные собрания приходил при всем параде: ордена, медали. Награды все были трудовые, он и в войну оставался на паровозе.
«Было это, значит, ребятки, забыл в каком году, не то в Вологде, не то еще в каком лесном краю. Ну да это не важно. Стали это мы на одном полустанке, движение тогда было — не приведи бог: меньше дома жили, чем на паровозе. Зима, значит. И — ночь. Сугробы по самое брюхо паровозу, куда вылезать? Так и сидим. Задремали со скуки. Слышу, вроде как кто-то царапается по ступенькам, не складно так… Помощнику говорю: „Открой-ка, видать, кондуктор замерз, пусти, пусть погреется“. А сам глаз не открываю. Помощник, видно, тоже: ногой щеколду откинул, да и обратно на сиденье. А потом, слышу, и спрашивает: „Чего это ты тулуп-то вывернул?“ Открываю и я глаза. Мать честная! Медведь! Как выдуло нас из будки. Кликнули людей, турнули мишку с паровоза…»
Вот как дед рассказывает, что твой рыболов или охотник! В другой раз и похлеще чего завернет.
Я же знаю про него совсем другую историю…
Шла война. Крупный железнодорожный узел в ста километрах от линии фронта. Часто бомбили станцию. Бомбили и обстреливали поезда. Работа у паровозников была самая фронтовая. Машинистам даже винтовки выдали, так они и в поездки с ними ходили.
И вот на маленьком одном разъезде воинский эшелон, который вел Папочкин, попал под бомбежку. Фашисты налетели внезапно, сбросили бомбы, видно, не целясь, и так же внезапно скрылись. Только что тревога была — и отбой.
Огляделись железнодорожники: вроде ничего страшного, все воронки рядом с путями. Дорога цела, и поезд невредимый. Но тут вдруг задымил и сразу же вспыхнул один вагон. Лето. Жара. Деревянная обшивка кузова занялась от колес до крыши в момент. Вагон крытый, что в нем — неизвестно, зато рядом и с одной стороны, и с другой — цистерны с горючим. Как нарочно.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.