За полвека - [25]

Выйти, или поспать до начала пути?

Как бесцельную кладь

В никуда донести?

Но лыжня отсырела,

Рюкзак — дырявый,

И лениво

белесый замирает узор

На стекле:

Узких пальмовых листьев — корявый,

И широких бананных…

И это — резон

Не в осинках, а в льдинках

Слышать смутную весть,

И в узоре на стёклах

Предсказанье прочесть.

. . . . . . . . . .

А под пальмой на столике

Ледяной лимонад,

И у тёплого озера

Ребятишки кричат.

Ты на солнце прищурилась издалека,

Опираясь на локоть,

Ладонь у виска…

Неназойливый,

Но бесконечно твердящий прибой:

Ну и чёрт с ней, с намокшей лыжней,

Ну и чёрт с ним, с тогдашним тобой!..

За спиной — ванты яхт,

Листья пялит банан,

Сухо, жарко. И ветер.

И потеет стакан.

Но о солнечных пятнах,

О льдинках, звенящих в стакане,

Рассказал мне мороз на стекле,

Там, в начале пути,

Чтоб бесцельную кладь,

Ту бездельную кладь

Вот сюда донести

Через сонные,

В сосны вплетённые

Блики в тумане.

Пашозеро, 1955 — Озеро Анси, 1993

129.

Десяток мостов теснится,

Друг другом полузаслонённых,

Чайки, голодные птицы,

Летают над Сеной сонно,

За мостами едва намечен

Закат, как долька лимона,

Жемчужный парижский вечер

Скатывается с Пантеона.

Так скатываются мгновенья —

Остановить?

Исчислить?

Но растворяются в Сене

Почти бессвязные мысли:

Мгновенья…

Любовь…

Не просто

Заката лизнуть дольку.

Еще тревожнее долго

Смотреть с высокого моста,

Смотреть — и не проворонить,

И рифму найти…

к Вероне!

. . . . .

Река изгибает плавно

Гранитные парапеты.

Вон там, за рынком, направо,

Квадратный дворик Джульетты.

Листья инжира —

лета

Ласковые ладони.

Шепчутся до рассвета

Ветер с плющом на балконе.

А под вечер ветер пляшет,

Качая деревьев купы,

В цирке, в гранитной чаше,

Как в перевернутом куполе.

Вот уж сколько столетий

Тут поединков нету —

Сам с собой сражается ветер

На ступенях тени и света.

Всё так же игры смертельны,

Лишь голодней вороны,

И громче орут от безделья

На мостовых Вероны.

И шпаги давно отгремели,

И фонтаны те отзвучали,

А любовь всё так же смертельна,

Как в самом своём начале.

И даже в присутствии Бога,

Там, на холмах зелёных,

Все так же смертельна дорога

В Мантую из Вероны…

130.

Я, наверно, потомок охотников и скальдов,

Тех, что длинными ножами приканчивали лося,

Делали из жил его струны для лютни

И похищали заслушавшихся женщин

У лесных родников —

Потому что

Не умея плавать, я водил яхты,

Боясь высоты, забирался в горы,

Плохо зная языки, переводил поэтов,

И всё что снилось мне — снилось легко!

Из книги "ИТОГ РОМАНТИЗМА" (1994 — 1996)

("Ритм", Париж, 1997 г.)

Прости, что жил я в том лесу,

Что все я пережил и выжил,

Что до могилы донесу

Большие сумерки Парижа.

И. Эренбург

131.

ВАРИАЦИИ

1.

Видно, все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море,

Где не вычерчена дорога

И голос не тонет в хоре,

Корабли, плывущие вольно

От той весёлой земли,

Где средиземные волны

Гекзаметры изобрели.

Эти ритмы

всё чего-то требуют,

Катят, катят к жилищам богов

Курчавые белые гребни

Долгих ударных слогов.

А волнам и ритмично, и вольно

Мимо зелёной земли…

Только зачем вы, волны,

Одиссею изобрели?

И так уж немыслимо много

Дурацких и грустных историй…

Все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море.

2.

А может, правда, что где-то

Есть ещё догреческий Крит,

Там, на середине света,

Где море всегда искрит,

Где можно, начав с эпилога,

Дойти до истока истории…

Видно, все мы у Господа Бога

Корабли, ушедшие в море…

132.

Гвозди бы делать из этих людей…

Н.Тихонов

Это колокола там звонят. И молчит телефон.

И внутри — тишина. Где же он расползается, звон?

Никуда не выводит последняя дверь,

сколько ни открывай,

И слетит с панталыку (и с рельс!),

не успев заблудиться, трамвай.

Глянь с моста —

Корабли тяжелы и бессильны

в пустых лабиринтах портов,

И неспешная ржавь изгрызает железо бортов.

Нет ни дыма, ни паруса на горизонте…

Но в отлив осторожно потрогайте в устьях рек

Эти остовы древних судов деревянных,

И лучше не троньте

Проржавевший насквозь металлический век:

Старых бимсов и килей дерево благородно —

Ничего с ним не сделали море, время, река…

Только наша железность стареет, ржавеет уродливо,

Словно тех, пятистопных, изъеденная строка…

Это колокол а не трамвай прорывает твой сон,

И молчаньем презрительным платит тебе телефон.

133.

ДВЕСТИ ЛЕТ СПУСТЯ

В дюнах Вандеи я как-то нашел бутылку

из-под местного вина с датой 1792 год.

Август 1792

Стол на песке у океана.

Закат зализывает раны,

Ночь надевает домино…

Маркиза, разве Вам не странно —

Стол на песке у океана,

И кони фыркают на пьяных,

А за спиной совсем темно?

(Изнанка устрицы бела,

Как перламутровые скалы,

Как недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.)

Тут все пьяны.

Я — не колдун,

Не ведьма — Вы…

Мы ж с Вами… Вот мы!

Светает устричная отмель

За титьками песчаных дюн.

Маркиза, встаньте с барабана:

Супруг Ваш дрыхнет, как бревно.

Маркиза, Вам ведь всё равно…

А после выпьем за шуана

То, распоследнее вино.

Август 1992

Вандеи белое вино.

Песчаный берег океана.

Умолкшим эхом барабана

Тут время отягощено.

Тут — в травы на спину свалиться,

Вглядеться в облачные лица

Сквозь эти чёрные кусты…

На рукавах летящих тучек

Мелькают белые кресты,

И — лилий всех белей и лучше —

Бегущих лошадей хвосты.

Вандеи белое вино.

Прибой. Копыта. Ветер. Скалы.

(бутылка — как веретено

судьбы…)

Даль. Дым. Колокола.

И — недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.