За полвека - [12]

Но соль морей не сохнет на весле,

Ветра по расписанию не веют,

Отечества пророки не имеют,

И птица не завидует пчеле.

Omnia mea — мысли, краски, звуки,

Да женские ласкающие руки —

Иных от жизни нам не надо благ,

И суета сует так мало значит!

Пускай свистят нам вслед, пускай судачат,

Пускай рядят хоть в шутовской колпак!

9.

Пускай рядят хоть в шутовской колпак —

Мы сами балагану знаем цену:

Скрипучую раскрашенную сцену

Преображаем, как бездумный маг,

В минутный храм поэтов и бродяг,

И озорство предпочитаем плену.

Ну, конура, вынюхивай измену —

Язык от лая набок, словно флаг!

А лицедей, творец бродячих истин,

Приманчив для тебя и — ненавистен.

Но что волкам до суетных дворняг?

Пусть лижут цепь. Мы не разделим с ними

Наш тайный тост под звёздами немыми:

Пророк, а не беглец наш каждый шаг.

10.

Пророк, а не беглец — наш каждый шаг.

Но песнь Лилит не хочет слышать Ева.

И всё же сохранится тень напева

В крови столетий и в пыли бумаг.

Но если даже будет всё не так,

И заглушит бамбук следы посева,

И мирный птичник задрожит от гнева,

И злой осокой обернётся злак,

Проснётся месть порубленных садов,

Леса придут на место городов,

И красные от кирпича потоки

Съедят металл — что ж, значит новый круг…

Одно не дай нам Бог увидеть вдруг:

Что под ногой — пустыни сон глубокий…

11.

З. Афанасьевой.

Что под ногой? Пустыни сон глубокий?

Барханов рыжих золотое зло?

Нет! Это море в полдень принесло

На гребнях волн мираж тысячеокий:

Но вовсе не песок сжигает щёки,

А первый снег. Тогда слегка мело…

Ночная скачка в Царское Село

Ломилась в ненаписанные строки.

И липы облетали, и была

Ночь та, что серебрила купола

В последний раз… Но промолчав об этом,

Мы с нею не простились. А потом

Шуршала под дамокловым рассветом

Листва, присоленная ноябрём.

12.

Листва, присоленная ноябрём,

Должна б не сниться в шорохе магнолий!

Так ванты, заскрипевшие от соли,

Едва ль кому напомнят старый дом.

Кто ложь назвал тоскою о былом?

Кто придал ей и вид, и привкус боли?

Кому настолько душу измололи,

Что уместился в ней один Содом?

Не клином свет! И всё родное — мимо:

В прибой Атлантики, на камни Рима…

И день за днём, пока не рухнет гром

Последний над содомскими стенами!

Он нами предугадан, призван нами!

Всё в разум свой мы с жадностью вберём!

13.

Всё в разум свой мы с жадностью вберём:

Опаловых закатов наважденье,

Полярный отсвет, и миров рожденье,

И тихий голос хвои под дождём,

И все слова на языке людском:

Шамана ли камчатского моленье,

Или гриотов сенегальских пенье,

Строку Сафо и Джойса толстый том…

Куда, какие звёзды нас ведут?

Откуда мы, и для чего мы — тут?

Чтоб под корой бунтующие соки

Гудели в ритмах мысли и весны!

Когда переплетутся с явью сны —

Всё превратится в кованые строки!

14.

Всё превратится в кованые строки.

Не зря Гефест органы смастерил:

У Аполлона не хватило б сил

Озвучить век столь гулкий и жестокий.

Не нам перечислять его пороки,

Но нам не сосчитать его могил.

Мы так же были в нём, как в нас он был.

Мы всем близки и всюду одиноки.

В нас — тьма и свет. В нас — Люцифер и Бог.

В нас повстречавшись, Запад и Восток

Существованье начинают снова:

Едина плоть — земля и океан.

Одну страну сменив на сотню стран,

От ног мы отрясаем прах былого.

15.

От ног мы отрясаем прах былого,

И первого свидания не длим,

Иначе всех проглотит "Третий Рим",

И память не сумеет влиться в слово.

Мы всюду дома. Только б на Земле

Нам не грозил цепями призрак дома.

И верою в самих себя ведомы,

Ни свету мы не отданы, ни мгле.

Пускай рядят хоть в шутовской колпак —

Пророк, а не беглец — наш каждый шаг.

Что под ногой? Пустыни сон глубокий?

Листва, присоленная ноябрём?

Всё в разум свой мы с жадностью вберём,

Всё превратится в кованые строки.

Петербург, Вена, Рим, 12–23 апреля 1973 г.

57.

В окна мне глядят Юпитер и Париж.

Где-то там — ночная питерская тишь.

А в Воронеже — вороны на крестах,

У них чёрные короны на хвостах.

И растаяло созвездье Гончих Псов,

И пластается туман из-за лесов,

Где молчит, как берендеева страна,

Вольной Вологды белёсая стена.

А за ней — морозцем тронутая ширь,

Там затерян Ферапонтов монастырь,

Там над озером, где низкая трава,

Тают в воздухе неспетые слова,

Цвет лазурный не отдавшие зиме —

Дионисиевы фрески в полутьме.

Там, в приделе, за безлюдный этот край

Заступись ты, Мирликийский Николай,

За осенний, за желтеющий рассвет…

Помяни, что мне туда дороги нет,

Помяни, что в граде Китеже живу,

Только воду осязаю, не траву,

Помяни, что я молился за леса

И над озером тугие паруса,

Ты, взлетающий в подкупольную высь,

За меня, святой Никола, помолись…

Париж, 29 сенября, 1973 г

58–59.

ДВЕ БАЛЛАДЫ

1.

Е. Г. Эткинду

Несложно дверь сорвать с петель,

Труднее — подобрать отмычку,

Сменить привычку на привычку,

Поверить, не впадая в хмель,

Что тянется ещё апрель,

Что август не поводит бровью…

Что ж, продолжай, зови любовью,

Качай пустую колыбель.

А ты? Давно уж сел на мель

И чиркаешь сырые спички,

На службу ходишь по привычке,

И тянешь ту же канитель

И всё надеешься досель:

А может, что-то не истлело?

Тащи своё пустое тело,

Качай пустую колыбель!

Там, где летел на клевер шмель,

Кустарник трактором изранен,

И в алюминиевом тумане

Давно не трель слышна, а дрель…

Ольшаник забивает ель,

Шакалам уступают волки.

Мости никчёмные просёлки,