За окнами сентябрь - [96]

Письмо было хорошее, бодрое. Он писал, что совершенно здоров, настроение приподнятое — «…ты сводки, разумеется, читаешь, есть чему порадоваться! У всех на языке прекрасное слово — наступление!» Что дошел слух, будто ленинградцам опять увеличены нормы хлеба и продуктов: «Немедленно напиши, так ли это? И точно: сколько чего? А то, как подумаю о вас, кусок в горло не лезет». Что их часть сейчас отвели на отдых и переформирование, в деревенском клубе чудом сохранился рояль и он впервые за эти годы целый вечер играл. «Сначала пальцы были деревянные, а потом разошелся. Если бы ты видела, как слушали! И серьезные вещи — Чайковского, Бетховена, Баха».

Римма, улыбаясь, читала письмо, и Ляля, напряженно следившая за ее лицом, тоже засветилась улыбкой:

— Вот видишь, все хорошо! А ты про свой дурацкий сон…

— Шли бы вы отсюда, — сказала одна из женщин, — повернуться негде, а они тут читалку устроили.

— Пойдем в нашу школу, — предложила Лялька, — там дочитаешь, а я у директора отпрошусь.

Сидя в холодном вестибюле школы, Римма еще раз перечитала письмо Бориса, вслух засмеялась над обращением, которое второпях пропустила.

Боря в каждом письме обращался к ней по-разному. То она была «отважным маленьким щегленком», то «великим Римом», то «лохматым котишкой». Это начиналось: «Моя лучшая из лучших жена! Прочувствуй пафос этих слов и веди себя соответственно!»

Римма берегла все его письма и, когда становилось невыносимо тоскливо, устраивала себе «праздник сердца» — перечитывала их подряд, каждый раз открывая новые подробности его характера, жизни, а главное, его любви к ней, думая при этом, что узнает его ближе, глубже, чем за два года замужества. Теперь все письма погибли. Она бережно сложила треугольник, спрятала его во внутренний карман, вскрыла письмо Зимина, быстро прочла; «…сегодня чувствую себя уже лучше, хирург на обходе сказал, что у меня «железный организм»…» — и остановилась. Ранен! Непослушными пальцами развернула второй треугольничек, в нем было несколько сползающих книзу строк: «…попал в госпиталь с ранением «средней тяжести». Вчера была операция, вынули порядочно железа. Писать трудновато, но хочу скорее сообщить номер почты. Очень жду писем…» Что значит: «средней тяжести»? Его проклятая лаконичность! Перечитала оба письма и неожиданно обрадовалась: «Главное — жив». Захотелось немедленно ответить («Боре напишу вечером»), полезла в Лялин портфель, вырвала из какой-то тетрадки лист и быстро написала:

«Милый, милый мой Ве-Ве! Только что прочла Ваши письма, сначала очень испугалась, а потом — стыдно сказать — обрадовалась: какое-то время будете в безопасности. Как вы сейчас? Сколько времени (хоть приблизительно) пробудете в госпитале? Ответьте на мои вопросы. Пишу на бегу, поэтому коротко. О себе — в следующий раз. Нежно обнимаю Вас. Римма».

Перечитав и сложив письмо, она подумала: «Что я делаю? Почему «мой»? Два раза «милый»? «Нежно обнимаю»… И сразу нашла оправдание: «Он так одинок». И тут же призналась себе: «Вру! Именно так чувствую». И решительно надписала адрес.

Когда Римма и Ляля вышли из школы, стало уже совсем светло. Вчерашняя метель выбелила город, прикрыла пеленой его раны, и улица выглядела светлой, даже праздничной. В исполком идти было еще рано, и Римму потянуло к их дому, но Лялька не пустила:

— Все равно ничего не увидишь — все замело, только расстроишься. Пойдем лучше хлеб выкупим, а потом в магазин — посмотрим, что из продуктов дают.

В булочной они получили полтора кило хлеба! 22 февраля снова — в четвертый раз! — увеличили хлебные нормы, и они еще не привыкли получать сразу так много. И хлеб стал другим — хорошо выпеченным, душистым, с румяной хрустящей корочкой.

— Давай съедим довесок? Можно? — спросила Лялька. — Так пахнет — сил нет терпеть!

Она разломила порядочный кусок — грамм двести — пополам, и они, с наслаждением откусывая хлеб маленькими кусочками — считалось, что медленно есть сытнее, — двинулись по тихой улице.

— Знаешь, Риша, — задумчиво говорила Лялька, — я думаю: когда-нибудь будет много-много всякой еды, а все равно хлеб — главней всего. Я всегда каждую крошку буду беречь.

В магазине выдавали подсолнечное масло, но у них не было бутылки, они выкупили только сто грамм сливочного по Лялиной карточке, полкило пшена и на один сахарный талой — леденцов. Лялька уговорила.

— Они знаешь какие выгодные, — убеждала она сомневавшуюся Римму, — с одним леденчиком две чашки можно выпить. И так сосать их долго. Я один полчаса сосала.

В исполкоме Медведев уже ждал их — директор ехал на совещание и подбросил его на машине.

У двери жилотдела стояла небольшая очередь, но выглянул пожилой однорукий человек — второй рукав был засунут в карман телогрейки — и сказал:

— Разбомбленные есть? Давайте вне очереди.

Выяснив состав семей, он посмотрел списки и написал им два адреса: один на их же улице, второй — на параллельной, пояснив:

— Рекомендую в этот (на их улице), там водопровод и канализация действуют, а по этому адресу еще нет, но скоро пустят. Съемщики умерли, так что вам комнаты на постоянное житье. В одной квартире три свободные, во второй — четыре. Выбирайте. Найдите дворника, он покажет. Как посмотрите, приходите за ордерами.