За окнами сентябрь - [65]

Шурка, внимательно слушавшая разговор с привычными для них шуточками и словечками, неодобрительно покачала головой:

— Муж за порог, а ты с другим шастаешь? Это кто ж тебе звонил?

— Знакомый.

— А мужик твой руки-ноги тебе не поломает? Ну и порядки у вас! — Шурка была искренне возмущена. — Это что же получается…

— Сеанс окончен, — резко прервала Римма. — Извини, мне нужно переодеться.

Шурка встала и, ощущая нравственное превосходство, молча вышла из комнаты.

После этого разговора Римма решила свести их знакомство к «здравствуй — до свиданья», а если та начнет приставать — сказать прямо: «С воровками дела не имею».

На следующее утро Шурка поджидала ее на площадке, пошла вместе к трамваю, весело тараторя о том, что ее на почетную доску снимали, фотограф обещал большой «патрет» сделать и на витрину повесить, чтоб люди на такую красу любовались…

Римма шла молча, не глядя на нее. Шурка, почуяв неладное, забежала вперед и, загородив дорогу, огорченно спросила:

— Ты чего дуешься?

У Риммы не хватило духу выговорить заготовленный ответ, и она смягчила его:

— Махинации твои не нравятся.

— Чего?! — у Шурки округлились глаза.

— Противна твоя «экономия», — сказала Римма, понимая, что сейчас опять разгорится бессмысленный спор.

Но Шурка, прижав руки к груди, тихо, со слезами проговорила:

— Не буду я больше… все! Как перед богом! Так ты мне хорошо объяснила… Не брезгуй, я не такая… Меня одна баба научила, до меня работала. «Ты, говорит, девка красивая, на тебя всякий заглядится и не посмотрит, чего льешь-кладешь, а тебе польза. И греха тут нет. И начальство про то знает, потому и платит мало».

Шурка смотрела умоляюще, по щекам бежали крупные слезы, в голосе звучала неподдельная искренность:

— Не гони меня… Одна я одинешенька…

Римме стало жаль ее, и распирала гордость: сумела все-таки убедить, может быть, спасла…

— Валерочка одно зудит: бери расчет, учиться иди, — всхлипывая, продолжала Шурка. — А мне учение не в охоту, после, может, когда… А ты с понятием, я тебя всегда слушать буду… Около тебя поучусь чему…

До сих пор у Риммы никто ничему не учился, наоборот — ее все еще пытались поучать то муж, то мама, и сейчас она почувствовала себя мудрой, значительной: у нее хочет учиться эта славная девчонка, — Шурка снова казалась ей славной, поэтому она ласково прервала:

— Ну, не плачь! Поняла, и молодец! Вытирай слезы — и пошли.

Шурка робко улыбнулась и по-детски начала тереть кулаками глаза. Римма вынула платок и как ребенку вытерла ей лицо. Шурка блаженно зажмурилась:

— Духовито! Чем ты его?

— Духи «Манон». Нравятся? Приходи вечером, я тебе отолью.

— Я к тебе всегда… Я для тебя все… — захлебнулась Шурка. — А ежели не ко времени, только скажи — и нет меня…

Римма, разумеется, рассказала мужу про свое «педагогическое достижение», он поднял бровь, втянул щеки — знакомое проявление скепсиса — и иронически заметил:

— Быстренько ты ее на праведный путь двинула. Даже Макаренко бы так не управился.

— При чем тут Макаренко? — обиделась Римма. — Она не испорчена, просто очень неразвита, наивна, легко поддается внушению. Сказали ей: делай так, ничего плохого в этом нет — она поверила. Я ей доказала, что это дурно, — сразу поняла.

— Что касается ее развития — согласен: она недалеко ушла от неандертальцев, а относительно ее наивности боюсь, что ты заблуждаешься — не так она проста. Цепкость в ней чувствуется.

— Ничего подобного! — возмутилась Римма. — Она искренняя, славная, а ты — противный скептик…

— Он же — циник, медник и жестянщик, — подтвердил Борис, усадил ее рядом, обнял и задумчиво проговорил: — Понимаешь, Римок, у тебя счастливая способность увлекаться людьми, но при этом хорошо бы помнить, что ангелы по земле не ходят. Тогда меньше будешь ошибаться… и ушибаться. — И, заглянув ей в глаза, ласково спросил: — Ну, что ты потускнела?

— Не люблю, когда напрасно обижают людей.

— Чем я ее обидел? — дернул плечом Борис. — Мне она не нравится. Тебе нравится — на здоровье! — и, засмеявшись, добавил: — Но все-таки взгляни, не прорезаются ли у твоей подопечной рожки под ее красным колпаком, уж больно он торчит.

После этого разговора Римма старалась, чтобы они не встречались, а если Шурка, забежав, напарывалась на Бориса, то он держался с ней подчеркнуто корректно, отчего та совсем терялась.

На ее красный берет Римма больше без смеха смотреть не могла, и однажды, когда Шурка забежала к ней, попыталась его сдернуть.

— Ты чего?! — Шурка обеими руками схватилась за свое красное сокровище. — Разве плохо? Я ж брунетка, мне красное надо…

— Вульгарно выглядит, портит тебя. Снимай немедленно!

Шурка покорно начала вытаскивать бессчетные шпильки и заколки.

— Килограмм железа носишь! Я тебе панамку дам.

Прошлым летом, когда они с Борей уезжали в деревню, Римма, решив, что там ходить в кепке или шляпе глупо, купила ему белую пикейную панаму. Боря изысканно поблагодарил ее и похвалил за предусмотрительность:

— С прицелом живешь. Когда у нас родится сын и подрастет, панамка ему несомненно пригодится.

Сына пока не предвиделось. Римма надела панаму на Шурку, загнула спереди крахмальные поля наверх, получилась модная «маленькая мама», придавшая той совсем юный, невинный вид. Шурка посмотрела в зеркало и всплеснула руками: