За окнами сентябрь - [26]

Но приказать легко, а выполнить значительно труднее. Вдруг она себя ловила на том, что ищет необыкновенно сильные, разящие слова, которые скажет ему… Где? Когда? То представляла, как, случайно встретившись с ним, пройдет не кланяясь, не узнавая. Внутри появился постоянный спазм, мешающий ей дышать. Через неделю она поправилась и, выйдя из дому, прежде всего побежала на почту. Писем не было.

Вера осунулась, стала раздражительной, дома все делала через силу, кричала на детей, и они в ее присутствии испуганно смолкали. Потом, казня себя, чуть не плача, ласкала их, задаривала дорогими подарками. Бабушка посоветовала ей обратиться к невропатологу, несомненно ее болезнь дала осложнение на нервную систему. И только на концертах непрестанно сосущая боль отпускала. Работа — ее единственное спасение. Она решила делать программу о Вере Фигнер. Личность этой женщины восхищала Веру, а величие и трагизм ее жизни делали ничтожным собственное горе.

Неожиданно на домашний адрес пришло письмо от Глеба. Короткое, официальное — такое может прочесть каждый. Он справлялся о ее здоровье, выражал надежду, что она уже поправилась, интересовался успехами детей, просил передать всем привет.

Вера пришла в такое бешенство, что чуть не разнесла дом. Она вытащила его письма, хранившиеся в единственном запирающемся ящике туалета, и принялась яростно уничтожать их. Она разрывала каждое на мелкие клочки, топтала их ногами, скоро вся комната была усеяна обрывками. От ее резких движений они взлетали и оседали на диване, креслах. Потом она села сочинять ответ. По замыслу он должен был быть официально-дружелюбным, жизнерадостным и коротким, написанным как бы из вежливости. Пусть знает: никакой драмы нет, их разрыв ничего не изменил в ее жизни — словом, чихать ей на него!

Утром она опустила письмо, и сразу же ей захотелось вынуть его. Вера поняла, как мелко, глупо, недостойно то, что она написала. Нужно было не отвечать совсем или написать одну строчку правды: «Мне невыносимо трудно без тебя».

Больше писем от него не было.

А жизнь летела и постепенно входила в привычную колею. Вспоминая и утрируя неприятные, не нравившиеся ей черты Глеба, она убедила себя, что все равно у них ничего хорошего не получилось бы. Он невзлюбил Таню и, конечно, обижал бы ее, и с бабушкой они не поладили бы, а она бы этого не перенесла, и они все равно бы разошлись, только разрыв был бы еще болезненней. Все к лучшему!

Только о месяце в Усть-Нарве нельзя было вспоминать — все ее построения летели к черту.

Почти ежедневно заходил Павел, и у них установились такие дружеские, душевные отношения, каких никогда не было. Он очень изменился, стал разговорчивей, уверенней в себе, начал работать над докторской, был вполне доволен жизнью. Только еще больше растолстел.

— За центнер перевалил, — добродушно объявил он.

«А ведь я задавила его, — как-то подумала Вера. — Молодец, что вырвался!»

Лидия Григорьевна, убедившись, что Вера не стремится отнять у нее Павла, преисполнилась преданности, старалась быть полезной — что-то доставала, покупала, приносила, — и у них тоже сложились хорошие отношения. Они даже выпили на «наменшафт» и теперь называли друг друга по имени. Вера заметила, что Лида вообще любит выпить. У Павла тоже была такая склонность, но в ее доме спиртное покупалось только к приходу гостей, и если во время застолья Вера замечала слишком широкие жесты мужа, багровеющее лицо, то молча отбирала рюмку, а протестовать он не смел. Теперь они, очевидно, попивали вдвоем.

Как-то в деликатной форме она сказала ему об этом, и Павел объяснил, что у Лидуши была очень тяжелая жизнь: в войну она потеряла родителей и брата, человек, которого она любила, бросил ее с ребенком, а вскоре и ребенок умер от менингита. Поневоле запьешь! Вера подумала, что это не лучший способ борьбы с несчастьями.

— Некоторая привычка, конечно, у нее осталась, но норму она знает, — уверял Павел.

Новый год встречали у Веры. Она приехала после рано окончившегося концерта и в куче поздравлений нашла телеграмму от Глеба. Текст был стандартный: «Поздравляю… желаю…»

«Наверно, у него есть список лиц, которых надлежит поздравлять, и он всем лупит одно и то же», — неприязненно подумала она.

Гостей собралось мало: две одинокие подруги и, конечно, Лида с Павлом, оказавшимся единственным мужчиной, — обычная теперь картина.

— Лежат наши любимые, лежат в сырой земле, — сказала басом одна из подруг, оглядев стол.

И Вера подумала, что миллионы одиноких женщин — тоже жертвы войны, только не учтенные статистикой. Война лишила их любви, семьи, детей — естественного женского счастья. У каждого прибора лежали кусочек тонкой бумаги и карандаш, на столе стояли свечи. В последние суетливые минуты перед боем часов Спасской башни Вера зажгла свечи и объяснила, что есть примета: если успеешь во время боя часов написать желание, сжечь записку и пепел выпить с первым бокалом, то оно непременно исполнится.

Часы начали бить гулко, торжественно. Вера быстро написала приготовленное желание: «Здоровья маме, детям. Получить звание» — и в последние секунды неожиданно для себя приписала: «Быть с Глебом», успела сжечь и проглотить. Эта процедура вызвала некоторое оживление: кто-то просыпал часть пепла, у кого-то пепел осел на дно бокала, и возникли вопросы — как это считать? Желание совсем не исполнится или исполнится частично?