За окнами сентябрь - [22]

— Я пойду? Да?

Вера охотно разрешила, но выступила бабушка, заявив, что Петра никуда не следует пускать — он испортил приемник. Ему было категорически запрещено трогать, а он что-то перекрутил, и теперь приемник не работает. Глеб попросил разрешения посмотреть — он кое-что в этом понимает, — быстро нашел неисправность, сказал, что Петька не виноват, перегорела лампа, завтра же он купит и, привезя Петю, поставит. Реабилитированный Петька воспрял духом и притащил Глебу свой фотоаппарат — что-то в нем заедает. Бабушка вспомнила, что пылесос опасно гудит, и она боится, что он взорвется, кроме того, дверной замок капризничает — когда-нибудь мы не попадем домой.

Глеб несколько отмяк, все осмотрел, поставил диагнозы и обещал исправить.

После его ухода состоялось краткое обсуждение.

— Очень воспитанный человек, — сообщила бабушка. В ее устах это была серьезная похвала.

— Подходящий дядька! — подтвердил Петька.

— Говорящий манекен, — заявила Таня.

В этом что-то было: темный, прекрасно сшитый костюм Глеба сидел на нем без единой морщинки, рубашка и ботинки сверкали, галстук был вывязан с непостижимой аккуратностью, а его манера в минуты волнения тщательно выговаривать, почти скандировать слова делала наблюдения Тани небезосновательными. Но Вера-то знала его и другим.

На следующий день, приехав с Петькой, Глеб, конечно, был оставлен обедать. Возбужденный Петька, не обращая ни на кого внимания, разговаривал только с ним, называл уже «дядей Глебом». Вера, не терпевшая в устах детей «тетенек», «дяденек», в данном случае молчала.

После обеда мужчины занялись ремонтом, и Петька всех отгонял: «Не мешайте! Мы работаем!» Глеб серьезно и терпеливо объяснял ему, что он делает, как что называется, и Петька прилип к нему вмертвую, с трудом удалось оттащить его и запихнуть в постель. Укладываясь, он успокаивал мать:

— Дядя Глеб только на вид строгий, а так ничего… — И уже сонно пробормотал: — Хоть бы не уезжал, что ли…

«А потом, — подумала Вера, наконец засыпая, — потом был «пик» счастья».

На следующее утро Вера проснулась от беготни и громких голосов в коридоре, — в гостинице уже кипела жизнь.

Позвонив в Дом культуры, она узнала, что сегодня у нее будет одно выступление в девятнадцать — нужно иллюстрировать лекцию о Горьком — и завтра два: в Больничном городке в двенадцать, в воинской части в шестнадцать, а потом она может уехать. На вопрос Веры, каким должен быть метраж выступлений, директор равнодушно ответила:

— Сколько слушать будут.

Положив трубку, Вера перевела ее слова так: «Сколько вытерпят». День начинался плохо.

Позавтракав в кафе, она пошла осматривать старую часть города. Новые районы смотреть нечего, они всюду пугающе одинаковы — отвлекись мыслью, и не вдруг сообразишь, в каком городе находишься.

День был хмурый, промозглый, сверху сыпалась мокрая крупа, под ногами чавкала непролазная грязь.

На главной улице стояли разнокалиберные деревянные дома, иногда попадались каменные особнячки с пузатыми колоннами. Главная достопримечательность города — монастырь, построенный в шестнадцатом веке, — был в лесах — подходящее время для реставрации! Нечего смотреть! По привычке зашла в магазины, но подарки везти теперь некому, а себе покупать неинтересно. И все это заняло только два часа. Впереди был длинный пустой день.

Она вернулась в гостиницу, села на единственный и очень скрипучий стул (что у них, вся мебель озвучена?), взялась было за тексты, но решила, что рано, посмотрит их ближе к вечеру, и перебралась на взвизгнувшую кровать. Навалилась лютая тоска. Схватила за горло. Вера увидела себя со стороны: стареющую, усталую, одинокую. Почти физически ощутила, как съеживается и блекнет кожа, набухают глаза, уходят последние силы, и подумала, что встанет с этой казенной койки уже развалиной. Необходимо было как-то успокоиться, отвлечься, иначе ей вечером не выйти на публику. О чем-то хорошем она думала вчера перед сном? Да! О своем «пике счастья». И она с жадностью ухватилась за воспоминания о самом счастливом своем времени.

Как все удачно сложилось тогда! Они с Глебом подогнали отпуска к июлю, она распихала свое семейство — Петьку в пионерлагерь, Таню к подруге на дачу, бабушку в Дом отдыха — и уехала с ним в Усть-Нарву. Они сняли маленький домик на краю поселка, на Третьей Ауге. Домик стоял в лесу на самом берегу моря. И началась «репетиция семейной жизни».

В первый же день они наладили быт — оба это умели: поехали в центр, Глеб взял напрокат велосипед, пинг-понг, в здании бывшего курзала обнаружили библиотеку, набрали книг, накупили еды, и к вечеру все было устроено так, что вернувшаяся с работы Эрна Густавовна (хозяйка) одобрительно заметила:

— О! Вы умеете жить!

Они рано вставали и выбегали на пляж — бескрайний, пустынный, впереди с восторженным лаем мчался Чип. Глеб привез его, оставлять теперь было негде.

Купались в обжигающей воде, Глеб заплывал далеко и оттуда звал Веру, но она плавала плохо, «по-собачьи», и только там, где могла ногой достать дно.

— Ты — судно каботажного плавания, — дразнил ее Глеб, — я тебя научу.

Он заносил ее вглубь, успокаивая: