За окнами сентябрь - [19]

Глеб Сергеевич ждал в вестибюле. Он встретил ее со сдержанной сердечностью, справился, где она предпочитает обедать — в ресторане или в номере, и, услышав: «Конечно, в номере, можно разговаривать без помех», — благодарно улыбнулся.

С этого дня начался самый счастливый, наполненный кусок ее жизни.

Проводив Глеба Сергеевича на аэродром, Вера пробиралась сквозь толпу, думая: «Как пусто стало в городе».

Началось ожидание писем. Она, как девчонка, ежедневно бегала на почту, — условились, что он будет писать «до востребования». Дома письма и газеты вынимал Петька, а он растяпа, может обронить, так рисковать нельзя. И бдительная мама несомненно проявит интерес, она всегда допрашивает: «Кто звонил? Что сказал? От кого письмо?»

Глеб Сергеевич писал часто, и девушка на почте уже улыбалась Вере как знакомой: «Есть, есть».

В письмах он был скуп на изъявление чувств, и она с жадностью выискивала драгоценное: «Моя дорогая…», а в прошлом письме было просто «дорогая», «…мешаешь работать, все думаю о тебе», «…не предвидится ли поездка в Горький? Публика очень соскучилась».

По вечерам, перед сном, писала ему. Эти ночные разговоры с ним стали ее постоянной радостью. Сдерживая рвущуюся нежность, она дозировала ласковые слова — сколько ты мне, столько и я тебе, — боялась выдать себя: а вдруг он чувствует иначе, слишком уж быстро у них все получилось. Она тосковала о нем, но и тоска была счастьем.

Ей захотелось сделать программу «О любви». Именно женской любви, счастливой и неразделенной, самоотверженной и эгоистичной. Работала она с таким запалом, что даже хорошо знавший ее режиссер удивился:

— Ну, Веруня, растешь как не дрожжах. Всех сокрушишь!

Дома было тихо и мирно. Уход Павла прошел безболезненно — как мало он значил в семье! Появлялся он часто, и, когда заставал Веру, они разговаривали больше и дружелюбнее, чем при совместной жизни. Видя их дружеские отношения, дети окончательно успокоились, а бабушка подвела итог, заявив:

— Давно пора было!

Как-то он, смущаясь, пригласил Веру к себе, объяснив, что предполагается небольшое торжество, не свадьба, конечно, в их возрасте смешно устраивать свадьбы, но товарищи по лаборатории упрекают что «зажали», требуют отметить, и они с Лидушей были бы чрезвычайно рады, если бы она…

— В качестве кого я появлюсь у вас? — удивилась Вера. — Брошенной жены? Согласись, что это как-то… неуместно.

— Зачем, зачем ты так? — заволновался Павел. — Я хотел облегчить тебе… Всегда понимал… Мне некуда было… Мы ведь друзья? — и с надеждой в голосе спросил: — Неужели мой уход огорчил тебя… хоть немного?

«Что я валяю дурака? — подумала Вера. — Мне же действительно стало легче». Она уже забыла ту горькую ночь, свою недолгую обиду и небрежно ответила:

— Стоит ли сейчас об этом говорить? Все правильно. Все к лучшему. Я приду, Павлуша.

В день торжества она позвонила Павлу и предупредила, что немного опоздает — читает первое отделение во Дворце культуры и приедет прямо оттуда.

Концерт прошел отлично, ее долго не отпускали, пришлось читать на бис. В антракте, еще не остыв от радостного волнения, Вера, шурша длинным концертным платьем из сиреневой тафты, ходила по артистической уборной в ожидании такси. Она чувствовала себя богачкой — в сегодняшнем письме Глеба была приписка: «Не могу без тебя! Прилетела бы хоть на денек, мне сейчас не вырваться». Увидев себя в большом трюмо, она поразилась: «До чего хороша! Никогда такой не была. Платье так идет? — и догадалась: — Счастье мне идет».

Вошел администратор, сказал, что такси уже у подъезда, и, подавая ей пальто, добавил:

— Вы сегодня были просто великолепны.

Павел ввел ее в небольшую комнату. За столом, поставленном по диагонали, сидело человек тридцать. Она остановилась с победно поднятой головой, прижимая к себе охапку тюльпанов, нарциссов, гвоздик — часть купила для Павла, остальные передали из зала, — слушая, как Павел с волнением говорит:

— Друзья, позвольте представить: Вера Васильевна, моя жена…

Вера остановила его, улыбнулась и полным широким звуком закончила:

— Бывшая.

Из-за стола выскочила маленькая остроносенькая женщина (та самая, Вера тогда правильно вспомнила ее), с вымученной улыбкой подбежала к Вере, приглашая ее к столу.

Вера царственным жестом протянула ей цветы — не подарила, одарила.

Сидя в центре стола, Вера, веселясь про себя, наблюдала, как Павел распоряжается, по-хозяйски покрикивая:

— Лидок, поставь цветы в воду. А где у нас хрен? Вера Васильевна не ест студень без хрена. Не суетись, сядь.

А эта маленькая женщина — опять на ней было надето что-то немыслимое — влюбленно смотрит на него и с испуганным ожиданием — на Веру. Чтобы успокоить ее, Вера проявила максимальную любезность, искренне поздравила их, пожелала долгих безоблачных дней, много шутила и к месту прочла рубай Омара Хайяма:

Запрет виня — закон, считающийся с тем,

Кем пьется и когда, и много ли, и с кем.

Когда ж соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем… —

которое очень понравилось. Она испытывала благодарность к этой женщине. Не будь ее, она мучилась бы жалостью к Павлу, разрыв был бы тяжелым. Словом, «низкий поклон и счастья им!».