За окнами сентябрь - [18]

— Одноместный в резерве держим. Ну, так уж и быть…

Вера сдала паспорт, заплатила, и дежурная проводила ее в номер, оказавшийся крошечной кельей с окном-амбразурой. Взглянув на узенькую железную кровать, Вера ехидно справилась:

— Кроватку в Алексеевском равелине позаимствовали?

Дежурная, ничуть не обидясь, объяснила, что к Ноябрьским сдают новую шестиэтажную гостиницу, а эта закрывается и им теперь уж ничего не дают, и, пожелав приятных снов, ушла.

Вера кое-как умылась ледяной водой, тщательно обследовала постель — старенькое белье было абсолютно чистым, — приняла снотворное и улеглась на застонавшую даже под ее небольшим весом кровать. Отвлекая себя от мыслей о завтрашнем концерте — разволнуешься, совсем не уснешь, — она снова вернулась к мыслям о прошлом.

Тогда, той ночью, ей хотелось зареветь от обиды. Но она не позволила себе — завтра будут набрякшие глаза. Может быть, она все-таки была привязана к Павлу? Он тоже не спал, ворочался, тяжело вздыхал. А она старалась сообразить — кто же та женщина? Имя было смутно знакомым.

Вера никогда не интересовалась работой мужа, его служебными отношениями и даже о теме его диссертации толком не знала. Когда ее спрашивали об этом, она пожимала плечами: «Какая-то абсорбция…» После его защиты дома был устроен прием. Пришло человек двадцать совершенно незнакомых людей. Среди них была маленькая, завитая барашком, остроносенькая женщина в необычайно ярком платье. Даже глаза резало, — вспомнила Вера свое впечатление. Кажется, ее звали Лидой? Совершенно верно! Когда вечер был уже в разгаре, счастливый, подвыпивший Павел обнял эту женщину за плечи и попросил:

— Спойте, Лидуша.

Она кокетливо взглянула на него и тоненьким голоском затянула «Рябину». «Деревенские посиделки», — оценила про себя Вера ее выступление.

После ухода гостей, когда они вдвоем ликвидировали «угар и горчицу», как называла Вера последствия приемов, она скептически спросила, кто эта «вокалистка». Павел объяснил, что она младший научный сотрудник, и с несвойственной ему горячностью добавил: очень добрый и несчастливый человек. Горячность его Вера отнесла за счет градусов и велела не трогать посуду. Несомненно, это она! Значит, уже тогда что-то было! Стало еще обиднее.

Утром, делая вид, что ничего не произошло, Вера накормила всех завтраком, проводила и уселась среди утреннего беспорядка, пытаясь представить себе, как теперь все будет. Дома нужно делать «бонн мин», дети и мама должны быть уверены, что расстались они по взаимному доброму согласию. А разве это не так? Она ведь всегда хотела.

— Хотела, хотела, — поддразнила она себя, — а теперь, кажется, расхотела?

Подруги будут возмущаться, сочувствовать, утешать, а она не выносит, когда ее жалеют. А кто поможет детям по математике, физике? А брикеты для ванны? Господи, какая ерунда лезет в голову!

Она пошла в свою комнату, взяла с кресла брошенную Павлом фланелевую рубашку и, сдерживая подступающие слезы, прижалась к ней лицом — завтра рубашки уже здесь не будет.

От телефонного звонка она вздрогнула, даже забыла, что ждет его, схватила трубку и, услышав голос Глеба Сергеевича, подобралась, на его вопросы ответила, что чувствует себя прекрасно, и охотно согласилась пообедать с ним. Положив трубку, она с удивлением почувствовала: все, что только что волновало ее до слез, отступает.

Как мудро распорядилась судьба: именно сейчас появился Глеб Сергеевич.

Несмотря на трезвость мыслей, Вера была суеверна — довольно распространенное явление в актерской среде. Ей казалось, что существует судьба, рок, нечто занимающееся лично ею, и по разным, ей одной понятным, приметам угадывала его предначертания.

Быстро наметив план дня, она прежде всего отправилась к ларингологу, пожаловалась, что садится голос — переработала, — и получила бюллетень. Теперь она свободна пять дней! «Ничего, — успокоила она свою совесть. — Могу себе позволить, кучу денег зарабатываю».

Подавая детям обед, она мимоходом сказала:

— Папа сегодня от нас переезжает. Танюша, помоги ему собраться, я не успею — у меня концерт за городом.

Дети всполошились:

— А куда папа? Почему?

— Постараюсь объяснить, — улыбнулась Вера, думая: «Почему самое трудное всегда достается мне?» Она присела за стол, помолчала, потом мягко, спокойно проговорила: — Мы решили расстаться… разойтись…

Петька сжался, как от удара, а Таня выкрикнула:

— Почему? Вы поссорились?

— Нет, нет, нет! — быстро и горячо заговорила Вера. — Мы с папой друзья… У нас прекрасные отношения… Просто мы не совсем подходим друг другу… Нам трудно постоянно быть вместе… Когда вы станете старше, то поймете…

— А как же мы? — выдохнул Петька.

Вера вскочила, обняла детей и весело сказала:

— А вы, моя курносая команда, останетесь со мной. Дома. Для вас ничего не изменится. Папа будет часто приходить к нам… Может быть, тогда вы его станете больше слушаться.

И, желая закончить этот тяжелый разговор, показать, что ничего особенного не произошло, привычным деловым тоном приказала:

— Ешьте живо! Мне некогда. Я опаздываю.

Ровно в пять, как было условлено, Вера подходила к Октябрьской. Посещение гостиницы не казалось ей чем-то двусмысленным, не совсем приличным. Она столько живала в разных гостиницах, что они были для нее обычным жильем, только временным. Ее волновало другое: не будет ли разочарования? У нее, у него? Уже бывало, что знакомство, казавшееся там, вдалеке, привлекательным, даже волнующим, на ленинградской почве тускнело и вызывало желание прекратить его.