За огнями маяков - [14]

За судейским столом зашевелились, зашумели, кто-то в возмущении вышел из-за стола. Публика стала кричать:

— Неправильно!

— Судью на мыло!

Возмутило предупреждение и Сибирцева: «Вот как! Вдвоем так и работаете? Значит, выиграть не мытьем, так катаньем?» Олег собрал волю в кулак. Дал Ерыгину атаковать себя, и уходил влево-вправо. Наносить точные удары, не давать повода судье! От злых плюх воодушевившегося Ерыгина уходил в последний момент, и тот «проваливался». Олег копил в себе злость: значит, решили выиграть?

Ерыгин злился и сатанел: бил справа, бил слева, мазал, но шел вперед. Видно, окончательно оклемался от удара. Друзья его, выражая радость, вопили во все горло.

«Слева бьет, — подумал Олег. — Этот у него поставлен. Перед ударом припадает на левую ногу. Тут встречный пойдет».

Ерыгин атаковал, теснил; Олег уступал ему пространство, отходил и за спиной уже чувствовал канаты. И вдруг замер на мгновенье. «Так вот же этот момент, вот же он!» — стукнуло Ерыгину в голову. Он кивнул в сторону выставленной ноги и — бросок!

Под простачка сработал Олег. Не ушел от удара, нет. Коротко только ткнул правой рукой навстречу. Под его бьющую руку. Как будто в упор выстрелил. Дернулась голова Ерыгина. Остолбенел он, сделался недвижим, повалился и упал навзничь…

Публика взорвалась воплями и аплодисментами. Ну, значит, все, бой окончен. Судья Михневич начал считать. Но это уже было ни к чему. Вместе с секундантами Ерыгина Олег помог вынести нокаутированного в раздевалку. Не сразу тот открыл глаза. Взглядом человека, безразличного ко всему происходящему, смотрел, никого не узнавая. Не стал Олег дожидаться, когда тот окончательно придет в себя, чтобы беседовать и выражать сочувствие, как с другими после боя. Гадко было на душе. Просто оделся и ушел. Домой, в общежитие. К друзьям, чтобы вместе пережить неприятный осадок от этого грязного боя, о котором не хочется и вспоминать.

И такому противнику пожимать руку! Судья Михневич его задержал:

— Поздравляю с победой! — пожал руку с дежурной улыбкой. И показал, как надо заворачивать кулак при ударе, как будто Олег не знал этого.

Бои продолжались. Звучал гонг. Публика выражала радость и огорчение. Даже негодование. Нечестность встречалась и здесь, хоть и редко, потому что здесь была она на виду и обладала равными условиями с честью и достоинством, и зрители бурно возмущались и поддерживали честного бойца. С возвышенной сцены сошел Олег по ступенькам: сзади, у него за спиной, остались судьи, ринг, готовившиеся к поединку новые бойцы. Попал в кольцо болельщиков, пожимающих руку и похлопывающих по плечу, говорящих добрые слова. Пространство огороженной площадки под открытым небом, где сидели и стояли в проходах приветствующие, сейчас перед ним расступалось, пропуская его к выходу. Из массы болельщиков выделился друг его, Гоша Цаплин, пожал тоже руку и проследовал за ним. Из дверей перед самым их носом вывалила наружу куча незнакомых парней. На освещенной аллее они загородили ему дорогу.

— Стой! Куда спешишь? — с ходу приступили к разговору.

— Ну, стой, тебе говорят! — вырос перед Олегом рослый парень, каковых среди ребят зовут верзилами. — Ты почему нарушаешь правила: бьешь по затылку?

— Ты видел? — в свою очередь спросил Олег.

— А судья тебе, что, не сделал предупреждения, нет?

— Я никогда не бью по затылку. И не бил. А судья нечестный.

— Ишь ты, честный какой нашелся. По затылку бьешь — и честный! А если я щас!..

Разговор менял окраску, обретая иное качество: он стал походить на зачин, состоящий из грязных слов перед схваткой, схваткой без правил и судей. Это он почувствовал опытом своей ремесленской, подростковой еще жизни. Шагнул он к этому громиле, прошипел в лицо:

— Ты это мне — «щас»? А ну… дыши в сторону! Ну, ну! — Готовый врезать по челюсти, сделал последний шаг.

Дрогнул же, подлец! То-то посторонился. Друг его, Гоша Цаплин, нарисовался рядом. Обернувшись к обступившей толпе, воскликнул:

— А ну, расступись! Это я говорю! Пасть порву, с-суки!.. — Он был взъерошен, как бойцовский петух. Не забыл тоже подросткового репертуара.

Обступившая толпа между тем быстро редела. Не потому ли, что легкой схватки не предвиделось? Или оттого, что из дверей вышли с добрый десяток болельщиков проводить своего любимца? Не считая однокашников — братьев-железнодорожников: тех вышло много. О, эта братия любит вдесятером на одного и никак иначе…

8. Доброе, доброе слово

Среди болельщиков он, к удивлению и радости, углядел Леночку. Ура! Пришла! Доставила радость. От ее появления сделалось светлей и радостней.

Шли единым шалманом. Перебивая друг друга, комментировали благополучно закончившийся грязный бой. Еще бы: справился человек с такой гадиной. Повторяли и варьировали эпизоды боя, на разные лады искажали команды судьи Михневича, под голос проигравшего вякали: «По затылку бьет!»

Держался рядом с Леночкой, не глядя, ощущал ее присутствие, и от того, что она шла рядом, все в нем оттаивало. Еще бы. Так вот запросто прийти на соревнования поболеть!

— Провожу вас, — сказал он, как печать поставил, остановившись на поперечной улице. — Тебя провожу!