За неимением гербовой печати - [13]

Майор Смирницкий погиб еще до того, как началась война. А точнее, за три часа до войны. Он работал в транспортном отделе и имел отношение к приему грузов, поступавших из-за границы. Поздно вечером он позвонил домой и предупредил, что задержится. Вместе с работниками таможни он отправился досматривать вагоны. Выстрел прозвучал сухо и коротко, невозможно даже было сразу определить, откуда стреляли, из-за пакгаузов, черневших в стороне, или из-под вагонов. Майор Смирницкий лежал на шпалах. Пока стали разбираться, что к чему, из-за Буга ударила артиллерия.

Поговаривали, что в эшелонах с углем, прибывших субботним вечером, находились немцы.

Агнии Петровне, у которой было больное сердце, решили сразу не сообщать о случившемся. Но в четыре часа утра, когда загремело, ничего иного не оставалось.

Мы жалели ее и старались отвлечь от тяжелых мыслей. Устраивали импровизированные концерты. Мама читала свое любимое «Казацкою бандой в станице Хоперской внезапно захвачен был местный ревком…» Мне нравилось это стихотворение, никогда, нигде я его больше не слышал, не знаю ни названия, ни автора.

Потом организовывали общий ужин. Каждый приносил, что у кого было. Агния Петровна ставила торжественно на стол красивый фарфоровый сервиз.

Смазывая сковородку салом, жарили картофельные оладьи. Они горчили, потому что в ход шла и кожура, пропущенная через мясорубку. Пили чай с патокой, которую раздобыла Чинилина, она вообще доставала больше всех. Крестьяне расплачивались в аптеке продуктами, и кое-что перепадало ей.

Когда взрослые хотели поговорить о чем-то своем, нас, детей, то есть меня и Людмилку Чинилину, выпроваживали в другую комнату. Но там мы тоже мешали моей сестре и Тане Смирницкой, дочери Агнии Петровны, которые были ровесницами и у которых оказывались свои собственные секреты. Они выставляли нас в коридор и о чем-то шептались.

Иногда серьезные разговоры велись в нашем присутствии. Так я узнал однажды, что Таня умудрялась послушать радио.

В соседней квартире поселился немецкий обер-лейтенант, и Таня убирала у него в комнате. Уходя из дому, немец настраивал приемник на какую-то станцию, которая передавала легкую музыку. Он считал, что эта молоденькая русская такой музыки никогда не слыхала. Вытирая пыль, Таня случайно задела регулятор настройки. Русская речь, голос знакомого диктора буквально ошеломил ее. Она вроде уже и не подозревала, что это может быть, и как-то вся сжалась в комок от волнения и неожиданности. Волна, на которой работала станция то медленно уходила, то снова возвращалась, и Таня напрягала слух, чтобы ничего не пропустить.

Когда она нам рассказывала услышанное по радио, щеки ее возбужденно горели, хотя сообщения были не из веселых.

— Ты точно, точно вспомни, как это было сказано, — требовала Чинилина, нервно сцепив пальцы рук.

— Как сказано? — напрягала память Таня. — А так и сказано: «В результате ожесточенных боев наши войска оставили город Оршу и отошли на левый берег Днепра».

— Ну и дальше что?

— Все.

— Как это все? — не могла согласиться Чинилина. — А голос какой был у диктора, когда про Оршу говорил?

Таня недоуменно молчала.

— Ну волновался он, что ли, или как? — торопила Чинилина.

— Обыкновенный голос, — вспоминала Таня, — и потом это говорила женщина.

— Женщина! — почему-то вскрикнула Агния Петровна.

— Ольга Высоцкая, наверное, — вспомнив имя диктора, подсказала сестра.

— Не знаю кто. Они вдвоем вели передачу, женщина и мужчина. Про Оршу говорила как раз она, это я точно помню. А он потом перечислял, чего и сколько противник потерял.

Мама подавленно уставилась в угол.

Таня говорила, сколько самолетов, танков, солдат потеряли фашисты. Цифры были внушительные.

Я готов был орать от восторга при каждом Танином слове, но вспоминал, что меня в следующий раз могут выставить в коридор.

Мама не слишком разделяла наши восторги.

— А враг-то к Москве подходит, понимаете, к Москве, — говорила она прерывающимся голосом.

Что-то перехватывало у нее дыхание, ноздри судорожно вздрагивали.

— Ну что ты, что ты, — успокаивала Чинилина.

Мне было больно за нее, что она так развинтилась, и жалко. Она ведь была совсем иной, а теперь так исстрадалась, подалась, что страшно подумать.

Особенно сильно мучилась она после того, как мы ходили с ней на нашу довоенную квартиру.

— Может, что из вещей найдете. Зима идет, а вам и надеть нечего, — сказала Чинилина.

Мы рискнули и пошли.

4. У НАС ДОМА

Я уже говорил, что до войны мы жили в трехэтажном сером доме как раз напротив Дома физкультуры, наискосок от театра.

Дом этот принадлежал какому-то видному окулисту, который в тридцать девятом уехал за границу.

На первом и втором этажах размещалась клиника, на третьем жил доктор с семьей. Во дворе гараж для машины и еще за одним забором, как бы двор во дворе — уютный крохотный садик с фонтаном и клумбами. Все это — и дом, и сад, когда в сороковом мы поселились здесь, еще содержалось в отличном порядке. Правда, помещение на втором этаже переоборудовали под квартиры для семей военнослужащих.

Мы занимали три комнаты на третьем этаже, в четвертой жила Аннушка — сослуживица отца, маленькая, худенькая и тихая женщина. Ее совершенно не было слышно, никогда не знали, дома она или нет.