За нашу и вашу свободу - [42]

Шварце выхватил револьвер. Полицейские отшатнулись. Воспользовавшись этим, Шварце вбежал во двор ближайшего дома. Это была Варшавско-Венская гостиница. Он пробежал сквозь садик, перескочил через забор, очутился на Иерусалимской аллее и пустился по ней во всю прыть. Вбежавшие во двор полицейские самого Шварце уже не увидели, но по свежим следам на снегу определили, куда он бежал. Они вскочили в сани и помчались на Иерусалимскую аллею. Догнали они его на Ксенженцей улице, но, увидев направленный на них револьвер, доблестные стражи отступили.

Бронислав повернул на Смольную улицу и ринулся в ближайшие ворота. Это был двор Управления начальника артиллерии. Надежда спастись не оставляла Шварце.

Полицейские крикнули часовому у ворот, чтоб он задержал беглеца. Солдат вскинул винтовку и побежал наперерез Брониславу. Тот навел на него револьвер, и храбрый воин отпрянул так же, как и набежавшие городовые.

Путь был расчищен, но деваться было некуда. Шварце бежал обратно по Иерусалимской аллее. За ним гналась уже целая компания — три городовых, два казака и четыре солдата. Бронислав понял, что ему не уйти. Продолжая бежать, он выбросил из карманов бумажник с квитанциями и револьвер. Ноги его подгибались, сердце колотилось с безумной силой. Он прислонился спиной к стене дома и сказал изнеможенно:

— Ваша взяла…

Выслушав рассказ Бронислава, Домбровский обнял его за плечи и сказал тихо:

— Тебя не страшит, что нам грозит смертная казнь?

Шварце вдруг расхохотался.

Ярослав посмотрел на него с удивлением.

— Нет, нет, это не истерика! Просто я вспомнил что-то смешное, сейчас расскажу, — вскричал Шварце. — На мне уже есть один смертный приговор. Да, да, будешь смеяться! Вацлава Пшибыльского знаешь? Так это он приговорил меня к смертной казни за намерение «вооружить крестьян». Ну вот, ты не веришь. Слово чести! Когда я как агент Варшавского комитета прибыл в Вильно, Виленский комитет — там же все «белые» — во главе с Пшибыльским так испугался моей «левизны», что приговорил меня к расстрелу. Гомерическая глупость, а? Но, знаешь, трусы в минуту отчаяния способны на все.

— Вот поэтому я и боюсь за нас. Но дело даже и не в этом. Бронек, мы нужны там.

— Мы нужны там, — повторил Бронислав.

Долгим взглядом он обвел могучие крепостные стены, окружавшие их.

Домбровский следил за ним глазами, потом спросил:

— Ты усомнился?

— Нет… Только в двух вещах я еще не уверен.

— В каких?

— Первая: когда это сделать.

— Я знаю когда, — твердо сказал Ярослав. — А вторая?

— Согласится ли на это комитет? А без его помощи… Нам нужно оружие, нам нужны кони.

— Завтра, — сказал Домбровский, — ко мне на свидание придет Пеля. Я с ней передам записку в комитет.

Частью на клочке бумаги, частью на словах Домбровский через Пелю передал во Временное правительство (такое название принял сейчас Центральный национальный комитет) свой план, составленный им с помощью Шварце. По их идее восстание в цитадели должны были поднять заключенные поляки, заполнявшие казематы 10-го павильона.

Домбровский сообщал, что предполагает осуществить это ночью в пасхальную субботу, так называемую всенощную, которая по православному календарю выпадала в этом году на одиннадцатое апреля. Ночь эта была выбрана с тем расчетом, что в этот праздник, как уверял Домбровский, все тюремщики будут пьяными.

Вечером Домбровский под каким-нибудь благовидным предлогом вызовет в свою камеру из тюремного коридора жандарма, застрелит его из револьвера, выйдет в коридор, отворит все камеры, вместе с другими узниками разоружит стражу в коридоре и гауптвахту внизу. После чего заключенные выйдут во двор, подожгут пороховой склад, взорвут цитадель и, воспользовавшись суматохой, убегут.

Таков был этот план, простой и фантастичный одновременно.

Для выполнения его Домбровский требовал у Временного правительства, чтобы ему доставили револьвер и подробную карту окрестностей Варшавы. Необходимо также, настаивал Домбровский, чтобы в условленном месте были приготовлены карета и добрые кони. И последнее, чего требовал Домбровский, — точно указать ему, где под Варшавой находится ближайший повстанческий отряд, к которому он мог бы присоединиться.

Как же приняло Временное правительство этот план?

Восторженно!

Сказалась вера в хорошо известные качества Домбровского: энергию, находчивость, неустрашимость. Даже холодный и вечно колеблющийся Оскар Авейде заметил, что нет никакого смысла удерживать Домбровского от риска. Ибо, доказывал Авейде, если затея Локетка не удастся, Польша и дело восстания ничего от этого не потеряют. А в случае удачи можно выиграть многое. Даже если допустить, продолжал Авейде, что взрыв цитадели окажется пустой невыполнимой мечтой, то во всяком случае вполне осуществимо освобождение из ее казематов не только Домбровского, но и всей томящейся там революционной молодежи, которая, включившись в борьбу за свободу страны, может принести большую пользу.

Итак, план был одобрен, правда, с оговорками. Временное правительство не санкционировало взрыв цитадели — не только потому, что он был труден для выполнения, но и потому, что пожар порохового погреба мог вызвать значительные разрушения в самой Варшаве.