«За нашу и вашу свободу!» Герои 1863 года - [47]

Это письмо известно по некрологу Потебни, написанному Огаревым и напечатанному в «Колоколе» 1 мая 1863 года. Оно тоже приведено не полностью. В опубликованном отрывке Потебня объяснял, что офицеры примут «прямое участие» в польском восстании, и просил Герцена высказать свое мнение об этом. Нет сомнения, что Потебня писал в письме и о другой стороне дела. Офицеров в их трудном положении поддерживала надежда, что участие в польском восстании будет для них не только благородным «мученичеством», а прямой помощью русской революции.

Потебня был полон энергии, нетерпения. Он рассказывал о настроении армии в Польше, повторяя то, что писал 7 июня. Его рассказ сохранил в памяти В. И. Кельсиев. Кельсиев видел Потебню в Лондоне всего раз, у Бакунина, но молодой офицер ему запомнился как человек «без ран, без сомнений, без фраз», «так и дышит верою, и все это так просто, без рисовки». По словам Кельсиева, Потебня заявил, что «положение армейской организации крайне затруднительно», потому что она «почти не в силах удержать восстание наших войск». «Недовольство правительством,— говорил он, — превосходит всякое вероятие. Солдату совесть запрещает разгонять толпы, идущие за духовенством с крестами, со свечами, с пением молитв. Начальство держит его всегда наготове; это его раздражает и заставляет желать, чтоб поляков не вынуждали к демонстрациям; а неумеренные и неосторожные офицеры внушают ему, что не будь начальства, не будь у правительства прихоти держать в подданстве поляков, и солдатам было бы легче, и наборов у нас было бы меньше».

Потебня хотел, чтобы Герцен и Огарев одобрили то решение, к которому пришли он и его товарищи, с которым считались и польские революционеры: армейская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил революционной России. Герцен и Огарев решились не сразу. Многое их останавливало. Их беспокоила ответственность за те жертвы армейской организации, которые будут неизбежными, если польское движение пойдет по шляхетскому, националистическому руслу, если не оправдаются расчеты на революцию в России в близком будущем. «Мы медлили целые месяцы», — писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.

Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки. Огарев делился с ним своими мыслями об этом. Во время долгих разговоров они сдружились, Огарев полюбил Потебню как сына. Потебня воспринял многие мысли старого революционера, горизонт его расширился. В свою очередь, общение с Потебней, его рассказы оставили существенный след в памяти Огарева.

Друг и соратник Герцена много размышлял над вопросом о роли армии в военно-крестьянском восстании. Он считал, что задачи революции в России сможет осуществить только народная власть — Земский собор, вопреки воле царя. Восстание неизбежно, говорил Огарев, но его надо «устроить и направить в разумном порядке, отнюдь не кровопролитно и не разорительно. Такое восстание, идущее строем, можно только образовать в войсках».

Огарев придавал огромное значение офицерским организациям, которые должны повести за собой солдат, став авангардом военно-крестьянского восстания. Главную роль, по его мнению, следовало отвести войскам, стоявшим на окраинах России: на Кавказе с Доном и Черноморьем, на Урале с Приволжьем, в Польше с западными губерниями.

Огарев собирал сведения о местах сосредоточения и настроениях отдельных родов войск. Огарев считал, что если восстание совершается только в Варшаве и Киеве (то есть в Польше и западных губерниях), то «оно пойдет в междоусобие», превратится в войну между поляками и русскими. Чтобы стать народным освобождением, восстание должно идти от всей периферии одновременно. Такому восстанию царизм не сможет оказать значительного сопротивления, и этим будет устранено большое кровопролитие. «Это скорее мирно-завоевательный поход»,— думал Огарев. В своих заметках он писал: «Образовавшись общества должны принять начальство над войсками и вести их таким образом со всех сторон на Москву и Петербург, всюду подымая народ на содействие и умножаясь прибылыми охотниками-ратниками, оставляя по дороге села и города утверждать сами свой внутренний порядок с упразднением казенного чиновничества и клича клич на общий Земский собор».

В то время Огарев мало вёрил в успех польского восстания. Он был убежден, что во главе восстания окажутся националисты из числа приверженцев Мерославского, а «вмешательство Мерославского везде было порукою за неуспех».

Личное общение с Потебней помогало Герцену и Огареву преодолеть недоверчивое отношение к силам и перспективам польского восстания. «Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена и нас всех, что дело идет положительно не на шутку», — вспоминал Кельсиев. Потебня был живым свидетелем силы и влияния радикалов в партии красных. Он не отрицал, что «мерославчики» играли немалую роль в движении, но высказывал уверенность в победе сторонников русско-польского революционного союза из Левины красных, Герцен, неизменно поддерживавший право Польши на национальную независимость, не был еще уверен в демократической программе польского движения. Он предлагал Потебне внимательнее «присматриваться» к внутренним силам и противоречиям в нем, чтобы жертвы армейской организации не оказались напрасными, бесплодными для России, принесенными за «чужое дело». Можно вполне понять и оценить осторожность Герцена.