«За нашу и вашу свободу!» Герои 1863 года - [103]

Вечером того же 24 мая (5 июня) 1863 года арестант был доставлен в варшавскую Александровскую цитадель. На следующий день ему было задано несколько обычных вопросов об имени, звании, целях его путешествия, но ни одного, объясняющего причину его ареста. В своей одиночной камере он слышал перестукивания, которыми был полон X павильон цитадели — основная политическая тюрьма Варшавы. Стучали и ему, он понимал «тюремную азбуку», его спрашивали — кто, когда, за что, нужно ли что-либо передать на волю? Но он не откликался, хотя с первой минуты не переставал думать о своем лучшем друге, также находившемся в этих стенах. Как он, не сломили ли его месяцы заключения? Но узник преодолел соблазн. Здесь никто не должен был знать о его аресте, а на воле... На воле это уже и так известно. Молчание! — вот оружие ошибочно арестованного мирного французского инженера. Шли дни, но на допрос заключенного не вызывали. Он требовал объяснения причин ареста и написал письмо французскому генеральному консулу в Варшаве. Письмо было доставлено адресату, и несколько дней спустя заключенный получил ответ. Консул извещал, что он обратился к местным властям с запросам о причинах ареста соотечественника и не замедлит сообщить ему о дальнейшем ходе его дела, которое, как он, консул, твердо надеется, скоро благополучно разрешится. А между тем на следующую ночь заключенный был разбужен окриком: «Выходи!» Тюремная карета ехала улицами малознакомого ему города, но когда в предрассветной мгле он увидел сквозь маленькое окошко Вислу, он догадался, куда его везут. Путь лежал на Прагу, к вокзалу ПетербургскоВаршавской железной дороги. Теперь ему стало все ясно. Он понял, что его ожидает. Ему предстояло великое, может быть (к чему обманывать себя надеждами), последнее испытание, навстречу которому мимо дорогого сердцу Вильно, через Динабург, Псков в столицу империи несли его колеса вагона. «Ну, Бронислав! Понастроили мы здесь этих дорог на свою погибель», — невесело усмехнулся он, когда мимо окон арестантского вагона проплыло здание станции в Белостоке.

Но минуты душевного смятения остались позади, и, когда 15(27) июня арестованный предстал перед высочайше учрежденной в Санкт-Петербурге следственной комиссией, его взгляд был вновь спокоен и строг. Четким мелким почерком он писал: «Le sous-signe Jerome Ladislas Kieniewicz...» (Нижеподписавшийся Иероним Владислав Кеневич.)

Так началась его неравная борьба, в которой его противниками были следователи, судьи, слабые духом сотоварищи, борьба, которую он вел не ради собственного опасения. Он жертвовал и своей жизнью и посмертной честью ради общего дела, ради того, чтобы вывести из-под удара врага тех соратников, нить к которым мог дать он и только он. Но он не дал этой нити царским ищейкам.

«Загадочная личность», — писал о Иерониме Кеневиче «великий инквизитор» казанского процесса сенатор Жданов. Но он-то пытался по-своему разрешить эту загадку. Стараниями Жданова и его подручных при презрительной сдержанности самого Кеневича материалы следствия и суда по делу о «казанском заговоре» изобразили Иеронима Кеневича режиссером гигантской интриги. Оставаясь за кулисами и выдвигая на первый план наивных статистов, этот хитрый воспитанник иезуитов надеялся выйти сухим из воды. Горьким парадоксом является тот факт, что и сегодня некоторые историки-марксисты, руководствуясь, разумеется, прямо противоположными политическими критериями, продолжают рисовать скрытый смысл деятельности и моральный облик человека, казненного в июне 1864 года в Казани, в весьма неблагоприятном свете. Причиной тому крайняя скудость и отчасти противоречивость тех сведений, которыми располагает историк, когда речь идет о Иерониме Кеневиче.

Попробуем воссоздать этот образ. Будем при этом строго держаться установленных фактов. Откажемся в данном случае от попыток дорисовывать весьма вероятные и правдоподобные подробности, как это было сделано нами при описании сцены ареста Кеневича на пограничной станции Александров. Откажемся ради того, чтобы не смешивать эти любопытные, но необязательные и недоказуемые подробности с необходимыми и неизбежными гипотезами, которые призваны дать объяснение фактам, показать их связь и значение. Разумеется, наш рассказ от этого станет суше, но он не должен стать неинтересен. Слишком ярки сами факты короткой жизни Иеронима Кеневича.

* * *

Необычно, хотя и весьма характерно для условий польской действительности XIX века, было само начало биографии Иеронима Кеневича. Этот поляк родился и первые двадцать три года своей жизни провел во Франции, гражданином которой он стал по праву рождения. Иероним Кеневич родился 6 сентября 1834 года в Меце, в семье эмигранта — участника восстания 1830—1831 годов. Феликс Кеневич не был активным политическим деятелем, он стоял в стороне от бурных идеологических полемик в среде польской эмиграции. Хотя богатое имение Кеневича в Мозырском уезде Минской губернии находилось под секвестром, семья не бедствовала, получая поддержку от жившей в Белоруссии и в Галиции родни. Юный Иероним окончил школу в Нанси и поступил в парижскую Ecole centrale крупнейшее и уже в ту пору знаменитое высшее техническое учебное заведение. Здесь он встретился и сблизился со своим ровесником — также сыном повстанца-эмигранта Брониславом Шварце.