За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [4]

Между тем, мы были не одни в борьбе за то, чтобы сохранить за собой прежнее здание. Леонид Замятин, советский посол в Лондоне, тоже хотел сохранить свою большую официальную резиденцию в Кенсингтон Палас Гарденс и считал, что надо договориться. А профессор Арбатов, влиятельный старый директор Института США и Канады, доказывал, что страхи КГБ абсурдны. Во-первых, говорил он, при современной технологии англичане могут подслушивать что происходит в Кремле из любой точки в городе, а во-вторых, ничто из того, что происходит в Кремле, не стоит того, чтобы это подслушивать.

Окончательную победу одержала миссис Тэтчер. «Одним из немногих пунктов, по которым Форин Оффис и я сходились во взглядах, — говорила она позже, — была необходимость для английского посольства выглядеть архитектурно внушительно и располагать хорошими картинами и мебелью». Или, как она заметила в разговоре со мной: «Ради престижа никакой цены не жалко!». Она отклонила попытки чиновников Уайтхолла продемонстрировать, что в казне нет денег. Она постоянно теребила Горбачева. И в июне 1990 года, во время официального обеда, предприняла последнюю атаку. Горбачев повернулся к Шеварднадзе, своему министру иностранных дел, который нехотя признал, что у него нет серьезных возражений. Чиновники советского министерства иностранных дел, находившиеся снаружи, запротестовали, когда я сообщил им о происшедшем. «Может быть, вы думаете, что Президент Советского Союза и премьер-министр Великобритании только что совершили ошибку?» — спросил я. «Нет, нет, конечно, нет», — хором возразили они. Выцарапать потерянное обратно они попытались позже, но сделка была заключена.

За это пришлось заплатить. В 1931 году дом Харитоненко был достаточно велик, чтобы вместить посла, его семью и небольшой штат. К 1988 году посольство состояло из посла, его заместителя, 6 советников, 9 атташе и других английских сотрудников общим числом 70. Такое количество людей здание и его обитатели могли выдерживать с трудом. Британский Совет, посольский врач, посольский магазин и отдел виз дрались из-за места на задворках, в бывших конюшнях. По два и три сотрудника от политического отдела, отдела связи и архива было втиснуто в одну комнату на первом этаже главного здания.

Это было не только непродуктивно, но еще и небезопасно, и к тому же деморализовало людей, которым приходилось там жить и работать. При всем своем великолепии дом едва ли подходил для выполнения функций хотя и небольшого, но энергично работающего служебного аппарата, включая гостиницу. Перестройка была в моде. Ни один уважающий себя член кабинета не мог себе позволить отправиться в Лондоне на званый обед, если он не побывал перед этим в Москве или вот-вот не собирался туда отправиться. Ко времени нашего отъезда из Москвы нас посетили: Маргарет Тэтчер три раза, Джон Мэйджор — дважды, министр иностранных дел — 6 раз. Кроме того, у нас побывали 9 других членов кабинета, 4 младших министра, 3 члена королевской семьи, директор Английского банка, начальник Штаба обороны, начальник Генштаба, Первый лорд Адмиралтейства, американский Главнокомандующий НАТО и множество других менее значительных сановников. Гостиницы в Москве являли собой что-то страшное: номера ужасные, еда и того хуже, телефоны не работали, факса не было. Так что мы восполняли недостатки питания, помещения, транспорта и связи. Наши домашние дела находились в довольно напряженном состоянии. Закупка продуктов, готовка, составление списков гостей, забота о том, чтобы приглашения были доставлены, проверка получения, — все это создавало ощущение, словно вы идете, все время увязая ногами в какой-то патоке.

Мало-помалу Джилл сколотила кое-какую не слишком устойчивую команду при поддержке моего заместителя Ноэля Маршалла, который был незаменимой опорой в наши первые недели, когда мы чувствовали себя особенно неуверенно. Джилл производила покупки на московских рынках, наблюдала за работой поваров. Горничная, повариха и прачка называли друг друга «девочки», громко окликая одна другую: «Нин», «Люд», «Марин». Их обычно полусонный вид сменялся трудолюбивой и умелой активностью, когда у нас бывали приемы. Конечно, они еще и приглядывали за нами «для органов». Я не имел ничего против, если они забирали мою адресную книжку или банковский счет, чтобы сделать с них копии для КГБ. Для меня не имело значения, знали в КГБ или нет, кто мои друзья в Англии, или что у меня все обстоит в порядке со счетом в банке. Однако я очень рассердился однажды на горничных, когда решил, что они забрали несколько не проявленных фотопленок. Я вызвал их, сказал, что прекрасно знаю, что они затеяли, и попросил немедленно вернуть пленки. Они разбежались в разные стороны в панике, смешанной с раздражением, поскольку я нарушил негласную договоренность: о таких вещах не говорят, даже если знают, что они случаются. Пленки не были найдены, но со временем они очутились у нас под кроватью, где, как я прекрасно знал, их никогда не было.

Джилл восстановила пост личной помощницы, и у нас побывали на этом посту три замечательных девушки, говорившие по-русски: Кармел Пауэр, Алисон Уатт и Энн Браун — все необыкновенно энергичные, исполненные энтузиазма и здравого смысла. Лена, русская повариха, быстро освоила рецепты Джилл. Стивен Болдуин, работавший когда-то в одном мужском австралийском клубе, стал участвовать в покупках, помогал на кухне и работал кондитером. «Девочки» смотрели на него, как на талисман. При всей зыбкости, эта система действовала. К тому времени, когда мы покидали Москву, машина развлечений работала на удивление бесперебойно.