За мертвой чертой - [5]

– Жорж, Алекс, помогите пересесть этой парочке, – вполголоса проговорил Григорий.

Двое довольно мощных толстошеих парней вышли из-за его спины и, показывая крутизну, направились к нам, очевидно, намереваясь ухватить за шиворот.

Дон Кристобаль подался ко мне и шепнул шутливо:

– Мой друг, придётся вам защитить нас.

От него слабо пахнуло водочным перегаром.

– Не уверен, что…

– У вас всё получится. Я помогу. Приступайте.

Делать нечего. Отставив стул, я шагнул навстречу молодым людям, которые совсем ненамного были старше меня. Робость, секунду назад заставлявшая моё сердце биться не совсем ровно, исчезла, вместо неё появились удальство и злость, знакомые по предыдущим схваткам в подворотнях.

Дальше действие происходило, как в плохом боевике. Поняв по моему виду, что я задумал, один из парней, Жорж, провёл молниеносный боковой удар левой мне в голову. Почти провёл. Ловко это у него получилось, но я подался чуть назад, и атака была нейтрализована. Пролетев мимо моего носа, кулак врезался в физиономию Алекса, отчего последний растянулся на полу.

Раздосадованный оплошкой, Жорж пришёл в ярость; лицо его налилось кровью, губы стиснулись в узкую полоску. Следующим ударом, прямой правой, он хотел припечатать меня к стене, но опять едва заметный уклон и… кирпичная стена, задрапированная тканью, устояла, а мой противник с глухим рычанием опустился на колени, держа на весу онемевшую руку. Наверняка, кисть у него была сломана в двух или трёх местах.

Вот, собственно, и всё. Я вернулся к дону Кристобалю и с неведомой мне прежде невозмутимой весёлостью принялся за прерванную трапезу. Я чувствовал себя молодцом. Особенно мне понравилась собственная реакция и скорость движений. Испанец, с невинным видом наблюдавший за схваткой, зевнул, прикрывая рот ладонью, и, опрокинув очередную стопку, принялся за багряно-красный приправленный сметаной украинский борщ.

Федотов-младший побледнел, руки его непроизвольно сжались в кулаки. Сколько-то мгновений он стоял неподвижно, не зная, как быть. Наконец, придя в себя, он дал указание позаботиться о своих пострадавших товарищах. После чего круто повернулся и вышел вон. Остатки его компании – две девушки и ещё один парень – последовали за ним.

– Спокойствие, господа! – произнёс распорядитель, обращаясь к притихшим посетителям ресторана. – Все недоразумения разрешены. – Он и двое его помощников переправили горе-драчунов в подсобное помещение – одного увели под руки, другого, Алекса, оттащили подмышки. Кажется, приезжала скорая, которая увезла Жоржа в травмпункт.

Подождав, пока я закончу с едой, испанец опрокинул последнюю стопку водки, запил её охлаждённым апельсиновым соком, слегка осоловело глянул на меня и сказал:

– Сейчас сюда прибудет ОМОН. Нам ведь ни к чему лишние приключения, верно? Потому – уходим.

Дон Кристобаль расплатился, и мы покинули заведение. На выходе мой спутник зацепился ногой за едва заметный порожек, и мне пришлось поддержать его, чтобы он не упал. Вдогонку донеслось:

– Один из них – Квазимодо, детдомовский. Это тот, который моложе. Он так переменился!.. Но я узнал его.

Квазимодо – моя кличка.

Когда мы уже оказались на улице и отошли на несколько шагов, я оглянулся, и мне показалось, что из ресторанных дверей нас провожают чьи-то внимательные глаза.

Глава вторая. В кутузке

Не успели мы отойти и на треть квартала, как подъехала машина с мигалкой, нас схватили дюжие полицейские и, сопровождая тумаками, погрузили в задний зарешёченный отсек. Дон Кристобаль не оказал никакого сопротивления. В тот момент мне казалось, что водка окончательно затуманила его мозг, и он не отдавал отчёта происходящему.

Несколько минут тряски на жёстком полу отсека, поворот налево, поворот направо, и машина остановилась. Снаружи послышался крепкий матерок, дверца распахнулась, и было велено выходить. Нас провели в отделение полиции, и в итоге мы оказались в довольно просторной слабо освещённой камере без окон.

Испанец повалился на деревянный топчан и мгновенно уснул. Временами он всхлипывал, издавал неясные звуки и называл какие-то имена. Наконец он ясно произнёс: «Наташа, милая, прости!.. Ой, мамочки, да за что же меня так?»

Я сидел на другом топчане и размышлял над превратностями судьбы. Сначала меня били, потом я разделывался с вкусной едой в роскошном по ольмапольским меркам ресторане, теперь вот оказался в изоляторе или камере предварительного содержания – я не знал, как такие помещения правильно называются.

Не очень-то кайфово оказаться в кутузке, но почти вся моя жизнь проходила под минорные аккорды, потому и сейчас я не слишком унывал, а больше думал о том, как бы выбраться из неблагоприятной ситуации с наименьшими потерями. Хотелось бы обойтись без очередных побоев, оскорблений и тому подобного.

Прошёл час или больше, прежде чем за дверью послышалась грубая речь, заскрежетал замок, и в камеру вошли три полисмена с дубинками.

– А ну, подъём! – рявкнул старший из них с широкими лычками на погонах.

Словно подброшенный, я сорвался с топчана и встал, вытянувшись в струнку.

Мой же сосед по камере лишь зашевелился, неразборчиво пробормотал два-три слова и повернулся на другой бок лицом к стене.